— Как хорошо, что вы уже здесь, — сказала мадам Аврора. — Нам осточертело в этом мерзком укрытии. Но вы только посмотрите! Мы все-таки умудрились спасти доспехи Жанны д’Арк, каску Брута и тогу Цезаря!
— А как вы оказались в этом дворце? — удивленно спросил Себастьян.
— По заказу графа Ростопчина мы целую неделю репетировали историческую пьесу мадам Авроры, — ответил Виалату. — Граф предоставил нам зал в Кремле. Но все полетело вверх тормашками в третьем акте.
— Это как?
— Жуть, что тут было, — вступил в разговор юноша в доспехах. — Ужас, паника! Мы, знаете ли, здесь неподалеку — прямо за базаром — дом снимаем у одного итальянского коммерсанта. Но туда нам было не дойти. Кругом народ, безумие, паника, плач, вопли… Нам надо было где-то укрыться.
— А дальше что? — спросил Себастьян.
— Нам ничего не оставалось, как спрятаться прямо здесь, — стал пояснять Виалату, поправляя тогу. — Французам появляться на улице — смерти подобно.
— И что же? Вы не понимали, что это случится?
— Мы понимали только свои тексты, — парировала Аврора, задетая бестактностью вопроса.
— Странно, однако… — удивился Себастьян.
— Молодой человек, нам вполне достаточно искусства, — невозмутимо сказал Виалату.
— Мы были полностью поглощены нашими ролями, — послышался сзади тихий девичий голос. — Вы знаете, это так восхитительно — играть роль.
— Нет, не знаю, — ответил Себастьян, пытаясь разглядеть в полумраке артистку. — Как-никак идет война.
— Мы жили только нашей пьесой…
Себастьян высветил факелом наивную простушку, чей голос его явно заинтриговал. На ней была прямая кофточка с короткими рукавами, перкалевая юбка на античный манер и высокие кожаные сапоги со шнуровкой. То была мадмуазель Орнелла, черноокая брюнетка с вьющимися волосами и длиннющими ресницами. Она чем-то напомнила ему замечательную актрису, игравшую в спектакле «Триумф Трояна» недоступную мадмуазель Биготини, которую осыпал дукатами какой-то венгерский меценат…
В руках Себастьяна задрожал факел. Гренадер, опасаясь, как бы тот случайно не поджег деревянный шкаф, забрал у него факел и спросил:
— Так что будем делать с вашим столом, господин секретарь?
— А, да, да, конечно…
Император был раздражен. Его настроение колебалось между яростью и меланхолией. В шесть часов вечера он без всякого аппетита съел котлеты и устроился в красном сафьяновом кресле, закинув ноги на барабан. Бонапарт молча смотрел, как слуги выгружают его походную кровать и складную мебель в кожаных чехлах, доставленную на осликах. На пороге единственного приличного особняка, где ему предстояло ночевать, сидел его первый мамелюк Рустам и чистил пистолеты, стволы которых были украшены стилизованной головой медузы. Стрелял он из этих пистолетов только по воронам.