– Иэн? Ты про него?
Я кивнула.
– Но я люблю… Он меня любит.
– Как и Саймон меня любил.
– Ты хочешь сказать, что Иэн – это Гидеон? – теперь она яростно покачала головой. – Нет! Нет, я не хочу это слышать.
– Ты должна.
– Не стану!
– Теган! – Я опустилась рядом с ней на колени и крепко схватила ее за плечи. – Я знаю, как тебе больно.
– Не знаешь, откуда тебе знать.
– Знаю! Я знаю, каково это – любить и потерять. Но ты должна принять правду; ты должна меня выслушать.
Она заплакала.
– Прошу тебя, – мягко произнесла я, привлекая ее к себе. – Послушай…
Я подкинула в огонь полено и заставила его заняться.
– Я расскажу тебе последнюю историю.
Пашендейль, Фландрия
1917 год
1
Я сошла с поезда в Сен-Жюстине, в двенадцати километрах к юго-западу от Пашендейля, там, где, по сути, был всего лишь полустанок. В мирное время по его платформе ступало немного ног, дожидавшихся нечастых и полупустых поездов. Теперь, даже среди ночи, когда большинство людей предпочло бы спать, будь у них выбор, он стал местом безостановочного движения, местом важным и значительным. Здесь высаживались возвращающиеся части, раненых грузили в поезд, многих на носилках, остальных на костылях, все были вымотаны боями и твердо устремлены домой. Вместе с небольшой группой хирургов и медсестер я пробралась сквозь толчею, от которой кружилась голова, и вышла со станции на главную улицу. Сен-Жюстин был всего лишь деревней, и деревней ничем не примечательной. Если бы не его расположение у железной дороги и не гибельная близость к фронту, я бы, скорее всего, никогда не услышала об этом местечке и не увидела его. Но теперь оно навеки врезано в мою память: одно его название вырывает меня из настоящего, но оно неразрывно связано с болью и потерей. Слово само по себе звучит красиво, и губы, произнося его, невольно улыбаются: Сен-Жюстин… Я никогда не видела места, сильнее склонившегося под грузом человеческих страданий и горя. На главной улице в то время имелось несколько пустых магазинов, кафе, пекарня, лишенная тепла и запахов, церковь с забранными досками витражами, покинутая школа и парочка неприметных домишек. Жилые здания понемногу исчезали, по мере того как дорога поднималась на небольшой холм, по другую сторону которого был поставлен временный госпиталь. Или, правильнее сказать, первичный пункт приема раненых (ПППР) номер 13, Сен-Жюстин. Номер 13 ему вполне подходил. Он состоял из множества палаток, шатров и деревянных времянок. Под летней луной белая, словно кость, парусина тускло блестела и выглядела неподобающе яркой. Если бы можно было отрешиться от топота марширующих ног, лающих приказов, стонов с носилок, которые поспешно проносили мимо, и от далекого гула тяжелой артиллерии, можно было бы вообразить, что натолкнулся на огромную, щедрую ярмарку накануне открытия. Но не слышать эти звуки было невозможно. Я и теперь слышу их бессонными ночами.