– Это мне по душе, – сказал усатый офицер, – общество и коктейли. Прямо как дома в Беркшире.
Капитан пошевелился и медленно поднялся с койки. Он был высоким и худым, но двигался скованно, словно от жизни в траншеях проржавели его суставы.
– Вот, – показал выпивку Мейдстоун, – НЗ, или Не Залеживается, как мы это называем. «Бокалы», прошу вас.
Втроем мы подняли жестяные кружки, и он плеснул в них бренди. Мы действительно походили со стороны на компанию, наслаждающуюся напитками перед обедом. Если бы только не дальний гром артиллерии. Не вонь гниющей плоти, достигавшая ноздрей. Мы пили молча. Лейтенант Кармайкл улыбался. Лейтенант Мейдстоун в открытую пялился, и я гадала, сколько он не видел женщин. Капитан Тремейн встал слишком близко, и мне было не по себе. Потом, к моему изумлению, он подался еще ближе, закрыл глаза и глубоко вдохнул. Солдат меня обнюхивал! Эта дикая выходка не осталась незамеченной. Мейдстоун громко расхохотался.
– Тремейн, так и по лицу можно получить! – сказал он.
– Хммм, – пробормотал тот, медленно открыв глаза, – оно бы того стоило.
Мейдстоун снова рассмеялся. Я украдкой взглянула на лейтенанта Кармайкла и с облегчением увидела, что ему это происшествие вовсе не кажется забавным. Как и мне. Более того, стало неспокойно. Плечи окутало холодом, из-за чего я невольно поежилась. Нелепость этого поразила. После того что я пережила на настиле, после всех ужасов, с которыми пришлось иметь дело в ПППР, почему меня так выбило из колеи чье-то безобидное нахальство? И, словно мне нужен был ответ на этот вопрос, из траншеи за пределами землянки донесся плаксивый звук губной гармошки молодого солдата; глиняная стена и расстояние искажали мелодию, но это, без сомнения, была она – та самая песня, от которой в сердце неизменно поселялся страх.
4
Дождь полил еще сильнее. Было не холодно, почти безветренно, дождь просто беспрестанно и безжалостно поливал размокшую землю и уставших от сражения солдат, чей мир сократился до нескольких миль кровоточащей земли. Лейтенант Кармайкл повел меня дальше по извивающемуся настилу к месту назначения. Солдат объяснил, что здесь я должна ждать начальника госпиталя, а сам он зайдет вечером, чтобы убедиться, что все хорошо. Мужчина не был обязан принимать на себя роль моего защитника, но я не возражала. Честно говоря, я была рада, что снова его увижу. Я чувствовала, как меняюсь в его присутствии; оно оказывало на меня такое воздействие, о котором я уже почти и забыла.
Полевой госпиталь был, по сути, всего лишь заброшенным немецким дотом. Я не могла поверить, что эта единственная тесная темная комнатка – все, что у нас есть. Сооружение, безусловно, было основательным и, судя по виду, пережило множество взрывов, но оно казалось таким крохотным. Я все еще озиралась, не в силах вымолвить ни слова, когда появился начальник госпиталя, заслонивший драгоценный свет, падавший сквозь дверной проем. Он был, как и сказал мне лейтенант, худым, как прутик, мужчиной с растрепанными седыми волосами и жидкими усами. Изможденное лицо и общее сходство с покойником не внушали уверенности, что он и о себе-то может позаботиться, не говоря уже о других. Однако стержень у него действительно был стальной.