[17].
Арчи склонился вперед.
– Надеюсь, ты не возражаешь, что я за тебя выбрал, – сказал он, понизив голос. – Дело в том, что все остальное в меню «отсутствует» с тех пор, как началась война. Боюсь, или cassoulet, или ничего. Но ты не разочаруешься. Оно всегда превосходно.
– Даже magnifique.
– Именно.
Официант принес бокалы и бутылку вина, которую открыл не без труда и поставил рядом с Арчи.
– Как ты вообще обнаружил это место? – спросила я.
– Меня привел один из наших офицеров, в мое первое увольнение. Если уж мы все равно вдали от дома, то нигде больше я оказаться бы не хотел. Тебе нравится?
Я осмотрелась. Стены были выкрашены в темно-красный цвет, но его почти скрывали викторианские картины, в основном маслом. Были местные пейзажи; были портреты, видимо, завсегдатаев, и особенно парадные – мсье и мадам Анри над дверью в кухню. Барная стойка отполирована и вытерта тысячами рукавов, пока их хозяева требовали вина, абсента или кофе. С высокого потолка по центру зала свисала впечатляющая люстра черного стекла, углы освещали парные бра. Слева от бара стояло пианино. В оконной нише помещались два стола, занятые компанией подвыпивших солдат. По их форме и акценту я заключила, что они австралийцы. Большую часть посетителей составляли солдаты, кроме немолодой пары в углу и небольшой стайки молоденьких француженок со свежими лицами, сидевших в центре и делавших вид, что не замечают откровенных восхищенных взглядов мужчин. Весь зал полнился радостным гулом, волнением и флиртом, запахом кофе, вина, одеколона и решительным ощущением joie de vivre. То была Франция, какой она казалась всегда, какой останется вечно. Все это на миллион миль отстояло от зверства, которое творилось всего в нескольких перегонах поездом отсюда. Я поняла, о чем говорила Стрэп: было бы грешно не радоваться жизни в таком месте. Возможность насладиться нормальным, дружелюбным человеческим общением действительно нужно было не упустить и смаковать до последней капли.
– Очень нравится, – ответила я Арчи, когда он передал вино.
Я взглянула на него, поднеся бокал к губам.
– Не могу представить, где бы мне хотелось оказаться сильнее.
– И я.
– Даже не в Гленкаррике?
– Нет. Сейчас все совершенно. Давай за это выпьем и навсегда сохраним в памяти, сколько бы это «навсегда» ни означало.
Мы выпили, глядя друг другу в глаза. Я чувствовала, что Арчи может смотреть на меня и понимать меня, видеть глубь моего существа. В этом понимании было что-то волшебно утешительное. Словно одиночество грустных лет, которые я прожила, не касалось меня, пока он вот так смотрел. Арчи словно читал мои мысли – его лицо стало серьезнее. Он поставил бокал.