Китайский десант (Поляков) - страница 6

Восток раскинулся на двадцать восемь строк,
и вьётся к западу невидимый дымок
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

38

Золотые ивы,
где вместо денег
журавли и волны, и
понедельник.
Тёплая осень,
прийти тебя просим —
жёлтым вином,
маленьким днём.

39

Да вряд ли уж я говорю себе
«осень пришла»
и «тополь наполнен» внизу —
«серебра желтизною»,
и «осень, ты осень»,
и «Зоя пришла и жила»,
а я «достаю сигарету —
рукою, рукою…»

40

Осиновый лист
не становится
светлого цвета плотом,
чтобы плыть лилипуту монголу
вдогонку
холмисто-задастой блондинке (Европе),
чтоб листвою республики осени засветло плыть,
ведь от пива с подушками пышно богатого тела
ведь колбасно-простите-прекрасной блондинки (Европы)
ведь руками ему никогда не подбросить
к журавлино-пустым небесам!
И осеннего дыма советских заводов
сжигаемых замертво листьев деревьев
деревьев дубы —
не становятся летними пальмами
ювелирного, кажется, кладбища,
словно имени Леты и Ялты,
в человека поэмы словах
(человеческой доли в словах),
не торопятся лёгкими смуглыми
(что ли к Моцарта музыке) пальцами
(что ли тонкими с кольцами дочек)
стареющих временем
утренних телеведущих
(воскресный фантом). И грядущий всерьёз,
январского цвета,
играющий медленно кухонным лезвием
кафельный снег —
нет, не станет он холодом шороха
белого паруса шелеста
шёлковой ткани китайской футболки
из сине зелёного,
древнего греками
Чёрного моря
(всегда, никогда)…
О, как наших письменных
варварских песен,
о, скрещённых (кленовых) клинками
понапрасну, вороньих ветвей
корабельно-древесные строчки
как дремучи, скрипучи, грубы́
(ну, давай, начинай понимать!),
кто, бледная близостью, пьяная Господом,
наилучшая девушка вечера
с лёгким, как в лодке, наклоном походки в высоких ногах,
кто ласково свет перед ними,
улыбнувшись своим не лицом,
словно имени Пауля Целана,
как зеркальные двери, откроет
хрупкой, как рюмка, пожалуй, прозрачной рукой,
кто, девушка, пустит
обречённых для птичьего
знойного звона
в магазинах товаров чумных до зари городов,
унесённых, как в сказке, птенцами, китайцев
в больную Европу
желтеющих в пасмурных комнатах
пыльных косточек мыслящих книг
(от машинной работы давно никуда не искрящих)
на последний в немецкой
стоспальной постели —
как сентябрьское солнце заката
сквозь колюче-кудрявые стёкла многовидных цветных витражей
в хрящевато-крылатой пещере собора
(брысь, летучая кошка! смелее, летучая мышь!),
в вертикальном лабиринте паутин библиотеки —
по-хозяйски усталый,
словно имени Освальда Шпенглера,
кавалерии зябнущих ласточек