АЛ: Вот видите сколько актеров. Но все-таки Андроникова им было не переиграть. Это такой же удивительный феномен, как Яхонтов.
ЗТ: А они и дружили с Владимиром Николаевичем. Когда в Москве после войны Андроников заболел, мы с папой навещали его в больнице. Приходим, а у него Яхонтов. Яхонтов читал стихи, а Ираклий что-то удивительное рассказывал. Он сам называл свои новеллы – «Московские сказки». Это был настоящий Андроников! Когда потом Ираклий выступал с эстрады, это было другое. Продолжалось все это часов пять. Папа немного участвовал, а я сидела совершенно немая и потрясенная…
Вскоре мы узнаем, что Яхонтов выбросился из окна. Оставил на столе записку: «Устал бороться с бюрократизмом в филармонии. Лечу в стратосферу».
АЛ: Значит, Яхонтов приходил в больницу к Андроникову прощаться. Так почему же Андроников антигерой? Пока его образ очень симпатичный.
ЗТ: Он и был симпатичный. Вскоре арестовывают пушкиниста Николая Васильевича Измайлова, а потом выпускают. Николай Васильевич знал о причинах своего ареста и что-то папе рассказал. Папа ничего нам не объяснял, но с тех пор Андроников к нам не приходил. Потом я видела его в Москве, мы всегда радостно приветствовали друг друга. На вопрос, почему он у нас не бывает, Ираклий отмалчивался.
На сороковой день после папиной смерти состоялось что-то вроде панихиды в Пушкинском доме. Народу пришло немыслимое количество. Люди не могли попасть в зал, стояли на лестнице… Мамы не было, она не любила ни такие заседания, ни Пушкинский дом. Из близких была только я. Вижу – Ираклий. Он меня обнял, мы сели рядом. Так весь вечер я и просидела в его объятьях. Лучше всех выступил директор Базанов. «Я очень любил Бориса Викторовича, – сказал он, – хотя знал о его ироническом отношении ко мне». Это директор! Значит, все-таки не дурак… Потом дали слово Эйхенбауму. У него была такая мысль: «Бориса Викторовича все боялись, хотя он не обладал никакой властью, кроме власти ума».
Ираклий пошел меня провожать. Когда мы дошли до нашего дома, я стала просить: «Ираклий, пойдемте к нам. Мама будет так рада», но он ответил: «Нет, нет. Я тороплюсь». Я стала настаивать. Тогда он говорит: «Детка, поверь мне, мама не будет рада. Я не могу к вам приходить».
Когда я рассказала это маме, она мне все объяснила. И про Измайлова, и про детскую редакцию. Подтверждение ее словам я нашла потом в книжке Никиты Заболоцкого… Еще я видела Ираклия на рихтеровских «Декабрьских вечерах». Он уже болел, приходить на концерты ему было тяжело… Даже после того разговора с мамой у меня сохранялось к нему теплое чувство.