Не родись красивым,
не родись толковым,
А родись Кассилем
Или Михалковым.
Или такую:
Рано утром встану,
С неба звезд достану…
Если не достану
Спрошу Эль-Регистана.
В доме на Гоголевском все окна были выбиты и заделаны фанерой. Из жильцов только мы, вдова безумного марксиста Фриче и поэт Долматовский. А тут еще наступили жуткие холода. Мы перебрались на кухню, но и там к утру температура опускалась до минус восьми.
У папы был друг, пушкинист Григорий Осипович Винокур. Я его знала с детства. Когда он приезжал в Ленинград, то останавливался у нас. Помню, подойдет ко мне, посадит на колени и говорит:
Одна моя надежда, Зоя.
Женюсь – и буду вам родня.
Я еще не знала, что это Пушкин, и потому очень его боялась… Когда мы оказались в Москве, квартиру Винокура на Арбате уплотнили, и у него тоже оказалась одна комната. Правда, не такая холодная, как наша. Поэтому Григорий Осипович предложил папе с мамой ночевать у него под роялем.
Места под роялем мало, а потому родители отправляли меня на Гоголевский… Однажды прихожу к Винокурам с тайной надеждой, что на сей раз меня оставят ночевать. Специально тяну время, чтобы пересидеть комендантский час… Без десяти десять мама потребовала, чтобы я уходила. Я спустилась на несколько этажей, сижу около теплой батареи и рыдаю… Решила, что никуда отсюда не уйду. Тут из квартиры Винокура выскакивает девушка, подруга его дочки Тани. Она хватает меня, плачущую, и тянет на улицу. Перебегаем дорогу буквально под свист милиционеров, прячемся в первой попавшейся парадной в Конюшенном переулке. Потом я эту лестницу остро вспомнила. В этом доме вскоре поселится мой брат с женой.
Я рассказываю новой знакомой о своей горькой участи, а она вдруг предлагает: «Пойдем со мной. У меня никого нет». Это и была Нея Зоркая. Она только закончила десятый класс и жила на Сивцевом Вражке.
Ее отец, член ЦК, погиб на фронте, а мать с двумя детьми находилась в эвакуации. В этот момент она не училась, а работала в радиокомитете кем-то вроде секретарши… Подходим к ее дому. Чудеса! Все лестницы ослепительно освещены. Входим в квартиру. Нейка говорит: «Жрать нечего!» и, извиняясь за то, что хлеба нет, ставит передо мной крынку черной икры.
Затем она постелила мне в отдельной комнате, сказала, что завтра придет с работы и что-то принесет из еды. Мирно заснули, а часа в два ночи рядом с ухом заговорило радио: «В последний час… Прорыв блокады Ленинграда…» Тут Нейка влетает в мою комнату, делает радио громче. И при этом все время приговаривает: «Юрка… Юрка…». Как видно, ее интересовал не только прорыв блокады.