Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазищи
И сияют его голенища.
Как, к примеру, понимать «хватит на полразговорца»? Значит, на целое не приходится рассчитывать. И половины может не быть.
Чувство такое, что воздух кончился. Поэтому не различить голоса стоящих рядом и земля уходит из под ног.
И вообще – не ощущения, а какие-то обрывки: не чуя… не слышны… припомнят… Зато кремлевский горец виден отчетливо, как на парадном портрете.
Оттого и сказано про голенища. Уверенный такой блеск. Сразу понятно, что генералиссимус твердо стоит на ногах.
Мандельштам сравнивает «наши речи» и его «слова». У нас-то они шаткие и расплывчатые, а у Сталина безусловные и неколебимые.
В этих стихах удивительна конкретность. Шагов именно десять. Разговорца половина. Не просто сапоги, а уже упомянутые голенища.
Такая квадратура круга. С одной стороны, безмерность и зыбкость, а с другой – абсолютная точность.
Какое отношение это имеет к литературе? Конечно, всякая тирания имеет отношение к литературе, но у поэта на этот счет есть добавление.
Не думал ли Мандельштам о том, что все уже круг авторов и читателей. Что еще немного – и поэзия превратится в диалог двух-трех человек.
Так что «наши речи» могут быть поняты буквально. Вот, к примеру, на улице он встретил коллегу и захотел почитать ему стихи.
Они остановились, словно для того, чтобы обсудить погоду, а на самом деле разговаривают о главном.
Может, Мандельштам читает эти крамольные строки? По крайней мере, лицо собеседника говорит о том, что произошло нечто непоправимое…
Помимо современников-собеседников есть еще собеседники в прошлом. Ведь произведения такого масштаба всегда стоят на прочном фундаменте.
Уж не Блока ли тут надо вспомнить? А также ветер, снег, плакат «Вся власть Учредительному собранию» и двенадцать вооруженных людей.
Там ведь тоже никто никого не слышит. Можно сказать, не чует страны, и, ведомый неясной силой, слепо идет через снег.
Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой, вьюга, ой, вьюга,
Не видать совсем друг друга
За четыре за шага.
«Четыре» стоят «десяти» и «полразговорца». С той лишь поправкой, что расстояние чуть увеличилось, а слов практически не осталось.
Кремлевского горца Зоя Борисовна видела с того же расстояния, с которого его описал Мандельштам. Если поэт разглядел голенище, то ей бросилась в глаза рука.
На параде Победы студенты Архитектурного шли рядом с трибуной. Она изумилась, что Сталин конопатый и у него узкий лоб.
Еще больше ее поразило то, что вождь все время поворачивается, но его рука остается на месте.