АЛ: Удивительно, что они все почувствовали верно. Вертинский – настоящая знаменитость, то, что называется «звезда». Осмеркин – само воплощение художника. Аркин – типичный приват-доцент.
ЗТ: Как-то Александр Александрович приходит к нам на Гоголевский. Вытаскивает не какой-то там треугольник, а настоящий роскошный конверт. Белый такой, ослепительный. С удивительно красивыми марками. Написано: «СССР, художнику Осмеркину». Адреса нет, но как-то через Союз художников письмо дошло. Начиналось оно так: «Дорогой Саша! Ты теперь знаменитый художник, а я – знаменитый артист…» Дальше о том, как он мечтает попасть в Союз, но на свою просьбу получил отказ. «Сходи к Алешке, попроси, чтобы он вмешался». Выход нашелся и помимо Толстого… Хотя кое-кто пишет о нищете Вертинского, у него все же нашлись средства на вагон с медикаментами для советской армии. Поэтому ему и позволили вернуться. Встречать Вертинского на вокзале Осмеркин взял меня.
АЛ: А кто еще встречал Вертинского?
ЗТ: Не помню. Сейчас я о многом жалею. И это не запомнила, и то. С тем не сфотографировалось, этого не расспросила. Вот Корней Иванович Чуковский поступал по-другому. Когда Лидия Корнеевна сказала ему, что познакомилась с Ахматовой, он ее сразу спросил: «Надеюсь, ты все записываешь?»
Корней Иванович сам поступал именно так. Если он отмечал в дневнике, что обедал с Блоком, то тут же рисовал план и указывал, кто где сидел. А для меня критерий был один: интересно мне это или нет. Запоминала я только то, что на меня производило впечатление.
Приехал Вертинский с женой и дочкой, жена была еще пузата второй, Настей. Жена – писаная красавица. Просто фаюмский портрет. Это когда глаза находятся за пределами овала лица… Ей было девятнадцать, а ему пятьдесят три. Появившись на вокзале, Вертинский бросился к Осмеркину. «Я так счастлив, – сказал Александр Николаевич, – у меня жена, дочка», а Осмеркин ему ответил: «Я счастливее тебя в два раза. У меня две жены и две дочки». Осмеркин действительно с обеими женами – бывшей и настоящей – находился в одинаково хороших отношениях… Первый концерт Вертинского состоялся не в театре Красной Армии, как иногда пишут, а в клубе МВД на Лубянке. Единственный раз он пел с набеленным лицом и в костюме Пьеро. После этого ему этот костюм запретили и он стал выступать как все остальные эстрадные артисты. Правда, пиджак был с короткими рукавами – для того, чтобы зритель мог видеть руки.
В сорок восьмом году Осмеркина отовсюду выгнали за формализм. Средств к существованию не было, он очень бедствовал. Если я в это время у него останавливалась, то старалась его подкормить. Помню, по карманам собираю пятаки на хлеб и молоко. Отсчитываю нужную сумму, отдаю Коле Сергееву. Мы вместе выходим из мастерской и видим, что по лестнице поднимается Вертинский, а за ним шофер с двумя корзинами, из которых торчат какие-то пакеты. «Коленька, возвращайтесь, – говорит Вертинский, – мы сейчас выпьем, поговорим об искусстве, почитаем стихи». Дома у Осмеркина Вертинский начинает доставать из пакетов какую-то невообразимую снедь, рыбу, бутылки. При этом что-то рассказывает и цитирует Пушкина… Пушкина он читал потрясающе. Буквально всего знал наизусть. Мы пируем, спешить некуда. Так проходит день. Александр Николаевич немного устал, ходит по гостиной, рассматривает петербургские этюды на стенах. «Саша, – говорит он, – я влюблен в эти вещи. – Когда-нибудь ты мне что-нибудь продашь». «Выбери все, что тебе нравится, – отвечает Осмеркин, – я тебе подарю». Вертинский долго-долго смотрит, потом останавливается на какой-то вещи. «Ну, конечно, – говорит Осмеркин, – пожалуйста…» Вертинский достает заранее заготовленную пачку денег и кладет на стол. Он так это сделал, что отказаться было невозможно…