И разве это совпадение, что известие о повешенном кассире настигло его даже теперь, спустя две недели, но именно в тот момент, когда и он сам не может найти достойного выхода из создавшегося положения?
Нет, все это, конечно, неспроста.
– И ты, Брут?! – горько шептал Платон Галактионович, тупо уставясь в газетный листок. Буквы расплывались у него перед глазами, и читать он уже не мог. – Несчастный Брут. Ты подсказываешь мне выход? Так ведь и я сам никакой другой возможности не нашел, чтобы избежать позора…
Обведя глазами гостиничную коморку, он поискал балку или выступающий на потолке крюк, за которые можно было бы зацепить веревку. Как ни странно, но в бедно обставленном номере имелось и то и другое. Как будто именно эти предметы и составляют наипервейшую острую необходимость в сервисе трактирных номеров для несостоятельной публики низкого разряда и звания.
Разве что веревки в номере все-таки не было.
Платон тяжело вздохнул: ужасная смертельная тоска осклизлым червем забралась ему в сердце, провертела там огромную, свистящую сквозняками дыру. И дрожало в этих сквозняках его бедное сердце, содрогалось от могильного холода, которым окружили его против воли.
– И ты, Брут! – воскликнул в тоске игрок. Но вдруг спохватился: – Так надо ж по крайней мере за тебя выпить? Кто ж еще помянет убогого мерзавца, как не свой брат-преступник?!
Содрогаясь от накативших на него рыданий, он запустил руку в карман и попытался отыскать там хоть какую-то последнюю денежку – чтобы хоть рюмочкой, хоть стопочкой помянуть самоубийцу.
Ни серебряного гривенника не нашел, ни медного пятака. Ничего!
Зато за подкладкой сюртука что-то как будто хрустнуло или зашуршало, пока он вертелся, вытрясая из карманов табачные крошки. Пощупал под истершейся в одном месте подкладкой – хрустит. Вытащил – вот так подарок! Ассигнация. Рубль.
И не какой-то, а подписанный как раз Брутом.
Уверившись окончательно, что самоубийца подает ему особый знак с того света, Платон зарыдал. В пьяном угаре он уже почти потерял способность здраво соображать. Но своего намерения не забыл. Заплетаясь и ногами, и языком, крикнул в коридоре полового и, всучив ему последний «роковой», как он выразился, рубль, велел принести на всю сумму полштофа водки.
– Да поскорее! Я тороплюсь, – заявил он самым решительным тоном, в то время как глаза его выписывали круги по орбитам, пытаясь сфокусироваться в едином направлении.
Половой усмехнулся, зажал рубль Брута в кулаке и через пятнадцать минут явился с водкой. Правда, полштофа водки содержали на треть воды, но молодчик был уверен, что такая пропорция только на пользу пойдет изрядно нагрузившемуся уже господину.