– Гениально! – воскликнула Илайн, впечатленная услышанным.
Я покосился на нее в надежде, что сыщица притворяется, но не нашел тому подтверждения.
– Хотите сказать, что эту дверь открывает запись вашего голоса? А если подделать?
– Исключено. Автомат чутко разбирает ноты, скрытые от человеческого уха. Ни выдать один голос за другой, ни сбить его с толку простуженным горлом – невозможно, – он смерил меня насмешливым взглядом.
– Вот как? То есть если, к примеру, голос человека дрогнет, потому что ему в затылок уткнется ствол тридцать восьмого калибра, автомат будет спокоен?
– Лоринг, – предостерегающе рыкнула Илайн, но Хансер, несмотря на то, что слегка побледнел, успокоил ее:
– Ничего страшного, леди Коллинс. Дикие манеры – это то, что нельзя с себя снять, как одежду.
Мы уже преодолели коридор и уперлись в череду шкафов, с полки одного из которых коротышка жестом фокусника достал листовку и протянул мне.
К своему удивлению, я получил в руки пожелтевший лист бумаги с собственным портретом. Не слишком точный, как по мне: глаза изобразили меньшими, брови – хмурыми, а губы стиснутыми, словно я готовился расчленить незадачливую жертву. И мой бедный нос получился на редкость кривым.
– Я узнал вас, Лоринг, – презрительно выплюнул Хансер. – Однажды вы вломились в мой дом и забрали ценные для меня предметы. Когда нам пришло распоряжение о печати вашего портрета для всех Дворов Венаторов Патрии, я отложил в сторону даже имперский заказ на книгу Великих Побед, чтобы выдать партию листовок незамедлительно.
Илайн смотрела на меня так, будто не могла поверить, что такой подонок может находиться рядом без наручников.
– О, у меня есть поклонники, – мой рассеянный ответ оказался искрой, от которой вспыхнуло разлитое много лет назад масло в душе маленького ученого.
– Вы похитили важные детали! Они должны были помочь мне завершить работу над автоматом, подобным человеку! Из-за вас я упустил драгоценное время, и этот проныра Гапкинс обошел меня всего на сутки. Зачем вам понадобились эти вещи?! Вы все равно ни черта не смыслите в науке!
– Вероятно, кому-то продал, – пожал я плечами, возвращая ему свой портрет, который крошечные ручонки покрасневшего от злости Хансера тут же разорвали на мелкие кусочки.
Мы втроем смотрели, как ошметки бумаги падают на пол подобно лепесткам отцветшей вишни. Протяжно выдохнув, ученый провел по лицу ладонью, затем пригладил вставшие дыбом волосы на затылке, поправил безупречный, но совершенно немодный костюм, и обратился к Илайн:
– Прошу прощения, миледи. Я имел неприличие выйти из себя, но более конфуз не повторится. Идемте.