Когда отягощенные богатой добычей пильновские мужики вернулись в село, их встретили необычная тишина и безлюдье – наплакавшиеся бабы и дети сидели по хатам, а мужики пошли к реке, чтобы своими глазами посмотреть еще раз, так ли уж неприступен замок крестоносцев, как о нем говорят.
Тяжелый камень лег на сердце Яська, и так неспокойное в последние дни.
– Ивица, дочка, – закричал он не своим голосом и кинулся в хату. Но там было пусто.
Из соседней двери выглянула старая Сотница и заплакала навзрыд.
– Где девочка моя, зорька ясная? Где Ивица? – вопрошал несчастный отец, а сам уже чуял, что непоправимая беда обрушилась на его голову.
– Нет больше красавицы нашей Ивицы, – запричитала старуха, – увезли ее ироды окаянные в замок свой, а с ней еще троих девок захватили. Ох, горе-горюшко, горе горемычное! Чем прогневили мы Господа нашего, что такую кару наслал на нас?
Тут повыходили из хат другие бабы, все заплаканные, с опухшими от слез глазами и, перебивая друг дружку, рассказали, что случилось в Пильно, пока мужики ходили на болота. Еще три сердца отцовских облились кровью. Заскрежетали в ярости зубы, сжались кулаки, а глаза засверкали лютой ненавистью. Ясько рванулся было в сторону границы, но его удержали. А тут и остальные мужики подоспели, стали утешать, но к реке не пустили.
– Остынь, Ясько, – сказал самый старший их них, мудрый Снытичек, – это дело будем на холодную голову решать. Что девок вызволять нужно, ясно. Но как это сделать, хорошо подумать надо. Мы только от реки пришли. Оттуда, с дуба высокого на пригорке, замок их, проклятых, виден как на ладони. Крепкий замок поставили, ироды. И воинов там видимо-невидимо, не менее дюжины только по стене ходит. А во дворе еще клубятся. Да при оружии все. Они и подойти к замку не дадут, постреляют всех из своих страшных самострелов. Тут думать надо, думать.
Мужики собрались в круг, и посыпались предложения, одно другого заковыристей. Но старый Снытичек отмел их все.
– Не годится это все. Тут нужно хитростью действовать. Нужно заслать в замок самого неказистого из нас, вроде как мед продать хочет. Чтобы выведал, где наши девки и что с ними стало. А потом уже и думать будем, как их вызволить.
Но снаряжать глядача в замок крестоносцев не пришлось. На следующий день, еще солнце в зенит не встало, прискакал с той стороны на захудалой лошаденке родич Яська, кузнец Витек, живущий в городке под крепостью.
– Ох, беда, Ясько, беда, – заплакал он в голос, – увели нашу зорьку ясную Ивицу на продажу, как скотину бессловесную. На веревке потащили ее и других девок из села. И еще, глаза бы мои не глядели на это, поиздевались над нею. Ивица шла, еле-еле ноги переставляла, платье порвано, в крови. А они посмеиваются, змеи окаянные, те, что гонят их, как пастух стадо. Один сказал, я сам слышал, будто комтур похвалялся, что такой сладкой девки давно не пробовал. Но он, мол, не жадный, он и капитану своему дал вкусить сладости этой, и оруженосцу, и нескольким воинам, особо отличившимся. Пусть помнят, дескать, его доброту и служат верно.