Организм, отравленный алкоголем, не выдерживал этой бешеной гонки, но желание выжить придавало силы бедному Мухину, и он несся по холмам, гонимый страхом и вновь вспыхнувшей надеждой на избавление от этого первобытного кошмара. Едкий пот заливал глаза, воздух с хрипом вырывался из прокуренных легких, ноги подкашивались от чрезмерного напряжения, но он бежал, одержимый единственной мыслью: уйти от преследователей. Он бежал наугад, не разбирая дороги, поминутно падая и чертыхаясь. Расстояние между ним и погоней неумолимо сокращалось. Мухин задыхался, понимая, что только чудо может спасти его. И чудо произошло.
Когда силы, казалось, окончательно покинули его хилое тело, справа, на холме, показался автобус. Мухин круто повернул вправо.
- А-а-а!.. - заорал он срывающимся голосом. - Я здесь!..
Автобус мчался вниз с холма навстречу беглецу. Краем глаза Мухин заметил, что преследователи в нерешительности сбавили шаг, но погони не прекратили.
«Спасен! Спасен! - ликовал в душе Мухин, различая уже силуэт водителя в кабине автобуса. - Спасен!»
Близость помощи воодушевила нашего героя, придала ему силы и уверенности в себе. Но опасность все же была еще слишком велика. Несмотря на нерешительность преследователей, расстояние между ними и Мухиным продолжало сокращаться.
- Скорее! - задыхаясь, хрипел Мухин. - Я больше не могу…
Он вытянул руки навстречу автобусу, как бы пытаясь ускорить момент встречи со своими избавителями, но тут…
…но тут Мухин натолкнулся на невидимую преграду. Чей-то голос возмущенно произнес:
- Вы что, гражданин, рехнулись, что ли? Да отпустите же в конце концов мой нос!
Лепешкина похоронили в тот же вечер на берегу безымянной реки, метрах в трехстах от лагеря. Борис притащил откуда-то огромный валун, которым решено было увенчать могилу бедного бухгалтера. В молчании стояли люди у погребенных останков своего товарища, на печальные лица их, обращенные к заходящему солнцу, легла тень то ли надвигающейся ночи, то ли возможных опасностей, которые теперь, после смерти одного из них, стали более реальными. Люди, наконец, почувствовали, что все это слишком серьезно и жизнь их оценивается иными мерками, нежели в двадцатом столетии.
- Жаль, - нарушил общее молчание Олег Павлович, - что могила останется безымянной.
- Да, не по-человечески как-то, - вытирая глаза кончиком носового платка, произнесла Мария Семеновна. - Надо бы надпись какую-нибудь сделать. Человек все-таки.
- Надпись мы сделаем, - заверил ее Климов - но не сейчас, а после завершения работ по укреплению лагеря. Правда, надпись будет всего из двух слов: «Бухгалтер Лепешкин», ведь мы даже имени его не знаем.