— Пан! Пан! Пожалейте меня. Я боюсь.
«Сейчас попросит куклу взять с собой», — грустно подумал Яновский.
Месяц назад он прошел бы мимо. Родители его не поощряли распутство, но ведь это были крепостные, быдло, созданное для лучших людей земли. Да еще и чужое быдло.
— Пан! Пожалейте! Помогите!
И тут Яновский вспомнил фигуру той девушки, вспомнил медикуса, набрасывающего на нее мантию, припомнил его пьяные слова над тарелкой с огурцами, разгром Яновщины, страшный звериный крик Якуба сегодня в зале, его тело, что билось на полу.
Одним прыжком он догнал одноухого, который уже втаскивал девушку в комнату, и рванул его за плечо:
— Пусти. Слышишь, пусти ее.
— А-а, щенок… Отвяжись! Моя! — И судья потянулся за саблей.
Вместо того, чтобы выхватить свою, Яновский сказал пренебрежительно:
— Эх ты, соль земли…
И рассчитанно, страшно ударил его между глаз. Враг был пьян. Только это и помогло Михалу, когда они покатились по полу, дубася друг друга кулаками. Михал скоро высвободился и, схватив его за голову, ударил о стену, а потом еще долго бил, бил исступленно, глотая слезы от ненависти к себе, к тому, что на них почти одинаковая одежда.
В коридоре послышались крики, топот ног. Тогда Яновский быстро вытащил ошеломленную девушку из угла, втолкнул в комнату и замкнул за собой двери. В двери поначалу ломились, потом ушли куда-то, и стало тихо.
Девушка не плакала, она просто смотрела на него из темноты блестящими глазами. Яновский отсморкал кровь и, чтоб не было стыдно за внезапный порыв, почти сухо спросил:
— Как тебя зовут?
— Аглая, — прошептала она.
— Какой черт тебя сюда понес? — сказал Михал грубо.
— Привели, пан, — вздохнула она. — Одну меня взяли из деревни. Я знаю вас. Вы сестру мою защитили тогда, когда ее хотели карать… Она сестра моя.
— Чепуха, — буркнул Яновский.
И потому, что с этой девушкой нельзя было беседовать о чем-то возвышенном, сказал:
— Ложись. Спи. Уйдешь перед рассветом, когда все уснут. Сейчас опасно. Могут поймать за дверью. Спи.
— А вы, господин?
— Спи. Спи.
— Вы добрый, вы очень хороший человек. Как будто совсем не пан. Как старший брат. Бог вам заплатит за это, вы будете с нами в раю. — И прибавила с глубокой грустью: — Я только иногда думаю, есть ли он, бог, — так мы страдаем.
— Но! — по привычке прикрикнул на нее Яновский и испугался, потому что она вдруг горько взахлеб заплакала:
— Боже, как страшно! Как страшно!
«Раскапустилась Хведора», — нарочито грубо подумал Михал и вдруг увидел ее мокрое от слез маленькое личико, глаза, в которых стоял неподдельный ужас.
Тогда он, сам не зная, что его заставляет так обходиться с этой мужичкой, сел рядом с нею и поцеловал ее в лоб.