То, что теперь уже точно придется увозить ее из деревни, он, конечно, знал, как и то, что мать будет упираться до последнего и сдастся не раньше середины сентября, когда надо будет топить печь, а она не сможет принести дров.
Он никогда не паниковал. Привыкший определять каждому часу свое место, как инструменту в домашней столярке, как всякой вещи в квартире, он не думал – вернее, старался не думать – о том, что мать и жена разом оказались беспомощными, упали на его плечи. Он упорно искал место в своем уплотняющемся времени, думал о том, что матери в городе понадобится новая кровать, поскольку свободное раскладное кресло будет для нее узким, и надо как-то найти денег на эту кровать (хорошую, конечно, иных вещей Константин не признавал), договориться, чтобы ее привезли, затащили на третий этаж. Он искал полочку для каждого из назревающих гроздьями дел, мелких и больших, и пока не находил… Так и стоял, задумавшись, посреди разрытого поля, глядел на багровый закат – и увидел Шурика. С лицом красным, блестящим, перепачканным землей, нес он, запинаясь о борозды, большой мешок на плече.
С племянником до этого дня Константин Сергеевич почти не разговаривал, не от злости – злость владела им, когда он собирал вещи Шурика, передавал ему сумку и матерно попрощался…
Теперь же Константин смотрел на Шурика и решил, что надо менять масть, и, поманив его рукой, улыбнулся и крикнул:
– Подь сюда, жених.
Шурик услышал, дотащил ношу до края поля, где серым утесом стояли полные шпигулинские мешки, и подошел.
– Работаешь сейчас ай нет?
Племянник замотал головой: он был рад, что дядя наконец заговорил.
– Баушка болеет. Посиди с ней. По-си-ди, говорю. Не езди в город нынче.
Шурик посмотрел растерянно и кивнул:
– Дадно.
Утром, когда все уже уехали, пришла попрощаться Анна перед долгой дорогой в свою Сибирь. Шурик вышел вместе с ней, донес ее вещи до остановки, а когда ушел автобус, побежал на почту и отправил срочную телеграмму по заветному адресу: «Баба Валя болеет. Остался у ней».
Дина постучала в дверь вечером того же дня.
* * *
Так прожили они втроем две недели, молчали, пили чай, и, наверное, это было лучшее время в их жизни. Докапывали остатки картошки. Ходили за грибами в перелески. Однажды Шурик свалился с мостка в холодную речку и бабушка с Диной ругали его вдохновенно и ласково.
Приходил из соседней деревни Шурка и остолбенел, увидев красивую Дину, а когда отошел, восклицал:
– О-от, сынок, инвалид втора группа, мать его, почище меня ловелас будет.
Валентина осаживала его с поддельным раздражением: