Наверное, следует спросить о продолжении этого «зачем», тем более что оно кажется очевидным – «… если всё умрет». Но – удивительно – никакого продолжения не было. Это возникало, пропуская мысль о смерти, которую двадцатилетний организм не принимал, это, видимо, физиология, неусвоение смерти детьми, что наглядно доказал Корней Иванович Чуковский. Можно назвать это «абсурдной болезнью», возникающей от вдыхания бессмысленности окружающего мира, к которому прилагаешься и ты в качестве неотъемлемой части – раз уж родился.
События моей тогдашней жизни, как я теперь понимаю, не виноваты в «абсурдной болезни», хотя вся наука и так называемый здравый смысл восстают против этого утверждения. Собственно событийный ряд – учеба, друзья, любови, служба, женитьба, работа – отнимал много сил (и давал их же), но в самую суть меня, в мое «сердце самолета» не вторгался, шел как бы рядом. (Вообще моя биография видится мне и сейчас наискучнейшей штукой, а чужие – почему-то нет.)
К чему это привело?
Незаметно для себя я поверил этому «зачем», пустился во все тяжкие и однажды ночью поздней осени, в селе Жукин под Киевом, написал прощальные ругательные письма всем, а на рассвете порвал их мелко-мелко и бросил в уборную, испытывая к ним больше отвращения, чем к нечистотам, в которых они оказались.
То же знакомое «зачем» заставило меня порвать письма – и больше не появлялось в моей жизни. Так что же все-таки оно хотело сказать мне тогда?
Что вообще это было?
Правильно верующий человек сказал бы наверняка – бесы. Но бесы приходят к тем, кто не может узнать их (иначе какой смысл посылать?), а кроме того, такая версия слишком очевидна, чтобы сразу поверить в нее.
Это было соприкосновение с самой основой бытия, непонятный шум – дыхание того первичного океана, в котором сочтена всякая жизнь. Наверное, он напоминал о себе таким странным образом только для того, чтобы узнать, буду ли я слушать дальше и, если буду, готов ли принять то, что ждет всякого человека, прожившего свою весну и вступающего в лето.
* * *
А потом пришло время, когда у океана появилось имя – Бог, и мне казалось, что я слышу уже не дыхание, а слова. И поначалу они были полной противоположностью прежнего «зачем» – будто утешали за его навязчивое присутствие.
Я обмирал от радости, что эта жизнь моя – вот сейчас, когда я делаю вдох и выдох, – только самое-самое начало, и, даже если она прервется, значит, зачем-то это нужно Тебе, и будет что-то другое, но – будет. Ничего не закончится. И Страшный суд не окажется страшным, потому что Ты видишь, как я стараюсь, и Ты, как обещал, не погубишь своего творения из-за проступков, которые есть атомарная мелочь перед задуманной Тобою бесконечностью моего бытия. А потом – воскресение, и все умершее вернется, только в лучшем, исправленном виде, и среди всего этого буду я, обязательно буду…