– А я-то – говорю, – грешным делом подумал, что Букашкин оттого, что вы зверюшек очень любите. Букашек всяких…
– Так это правильно! – громко соглашается Старик-Букашкин. – Все в имя входит. У меня даже стихи есть: «Меня зовут Старик-Букашкин, Люблю я очень даже вас, Букашки, мошки, таракашки…» И так далее.
Биография имени важна, поскольку Старик-Букашкин – человек-акция. Пик его активности на этом поприще пришелся на последние советские годы, когда в 1987 году группа самодеятельных художников, поэтов, певцов организовало общество «Картинник». То, чем общество занималось, невозможно отнести к какому-то конкретному жанру – а лучше ко всем сразу. Объездили они, считай, весь Союз – участвовали в рок-фестивалях, устраивали акции на площадях, в фойе концертных залов… Частушки пели – на злобу дня. Нонкомформистские, но добрые. (А ведь тогда было много злых частушек и прочего. Я даже помню, что один фестиваль назывался «В каждом рисунке – сволочь»). Пели про съезды, комсомольцев, перестройку, а также на вечные темы. К последним можно отнести цикл стихов под названием «непейки» – т. е. о том, что не пить лучше, чем пить.
Ты не пьешь, не пью и я
У нас прекрасная семья…
Изобретали «живые книги», картины свои рисовали на разделочных досках и дарили всем – сотнями. Артефакты пользовались бешеным успехом. Понятно, что бесконечно это продолжаться не могло – в том числе и потому, что доски, хоть и стоили копейки, а на всех не напасешься. Но не поднимется рука приплетать сюда финансы – ведь тогда мы не увидим одну из главных сторон акции под названием «Старик-Букашкин».
Художник может гордиться, что за его картины платят бешеные деньги. Или дают не менее бешеные на какую-нибудь акцию – вроде заворачивания рейхстага в полиэтилен. Наверное, эти художники стоят того. Но естественное движение Старика-Букашкина совсем другое – подарить. Расписанные гаражи, разделочные доски, самодельные книжки и еще многое – все это подарено. Даже в одном интервью он сказал, что мечтает иметь кусочек земли в центре города: «Буду сидеть среди цветочков и прохожим раздаривать». Понятно, что человек он небогатый – пенсионер.
Ых, как бы не жилось нищо,
А все же хочется ещё.
Беспечен у косули вид,
А это грустно, грустно:
Она забыла алфавит
И письменно, и устно…
Я в мастерской Старика-Букашкина. В крохотном закутке – что-то вместо прихожей – молчат барабан и балалайка, надрывается чайник, и смиренно ожидают хозяина его неизменные сопровождающие – брезентовая сумка с «ДЕДскими книжками» и белая трость, украшенная цветочками и надписью: «Палочка Старика-Букашкина». Я переписываю от руки его новые стихи, которых по числу букв в алфавите – тридцать. (На мягкий и твердый знак стихов он сейчас не сочинил – а раньше были). Он берет у меня листы и, шурша бородой по бумаге, въедливо проверяет каждую буковку, запятую, тире – все до мельчайшей черточки у него осмыслено: текст – это изображение, картина.