|
| It had stained many hands, too, and many faces, and many naked feet, and many wooden shoes. | И у многих лицо, руки, деревянные башмаки или разутые ноги словно окрасились кровью. |
| The hands of the man who sawed the wood, left red marks on the billets; and the forehead of the woman who nursed her baby, was stained with the stain of the old rag she wound about her head again. | Руки человека, пилившего дрова, оставляли красные следы на поленьях; а на лбу женщины с ребенком осталось красное пятно от платка, который она только что окунала в вино, а теперь снова повязала на голову. |
| Those who had been greedy with the staves of the cask, had acquired a tigerish smear about the mouth; and one tall joker so besmirched, his head more out of a long squalid bag of a nightcap than in it, scrawled upon a wall with his finger dipped in muddy wine-lees-BLOOD. | У тех, кто облизывал и сосал клепки бочки, рот стал точно окровавленная пасть тигра; а какой-то верзила-зубоскал, в рваном колпаке, свисавшем, как мешок, у него с макушки, весь вымазавшийся вином, обмакнул палец в винную гущу и вывел на стене: кровь. |
| The time was to come, when that wine too would be spilled on the street-stones, and when the stain of it would be red upon many there. | Уже недалек тот час, когда и это вино прольется на мостовую и оставит свои следы на очень и очень многих. |
| And now that the cloud settled on Saint Antoine, which a momentary gleam had driven from his sacred countenance, the darkness of it was heavy-cold, dirt, sickness, ignorance, and want, were the lords in waiting on the saintly presence-nobles of great power all of them; but, most especially the last. | А сейчас в Сент-Антуанском предместье снова воцарился привычный мрак, изгнанный на мгновенье светлым лучом радости, нечаянно заглянувшим в эти запретные владенья, где хозяйничают холод, грязь, болезни, невежество, нужда - все знатные владыки, и в особенности Нужда, самая могущественная из всех. |
| Samples of a people that had undergone a terrible grinding and regrinding in the mill, and certainly not in the fabulous mill which ground old people young, shivered at every corner, passed in and out at every doorway, looked from every window, fluttered in every vestige of a garment that the wind shook. | Люди, раздавленные ею, словно чудовищными жерновами, - только, конечно, не той легендарной мельницы, что превращает стариков в молодых, -попадаются на каждом шагу, их можно увидеть в каждой подворотне, они выходят из дверей каждого дома, выглядывают из каждого окна, дрожат в своих лохмотьях на всех перекрестках. |