- Люси?
Я поежилась, становилось все жарче.
- Олдвилль был прав, - выдохнула я. – Для птенцов правила отличаются. И… думаю, их больше, чем мы представляли.
Их голоса становились жадными, разгорались, как огонь: «Мы голодны…. О, как голодны. Твоя магия питает нас…».
- Люси, что бы они ни говорили, помни: они не могут тебя достать, - уверенно и спокойно говорил Нат. – Ни взрослые, ни птенцы. Сэр Барнаби говорил, что решетки удерживают их. Иначе птицы полетели бы, едва мы открыли дверь.
Я понимала, что он пытался заглушить жаркий шепот. Но те голоса звучали все яростнее.
- Ты в безопасности, - продолжил ровно Нат. – Они тебя не тронут. И мы пойдем мимо них в следующую комнату к гримуару. А потом ты покончишь с ними навеки.
Покончить с тенегримами. На миг я стала смелой и уверенной. Но потом вспомнила, что моя песня присваивала, а не уничтожала. Еще вдох, и жар со страхом вернулись, и они были такими сильными, что я не могла двигаться. Не могла дышать.
- Люси! Люси, слушай меня!
Я не слышала остальное. До меня доносился лишь хор голосов. Они забирали волю двигаться, наполняли меня ужасом.
Наши родители поглотили твою мать. А мы съедим тебя.
Что-то тянуло меня за руку, за шею. Я хотела кричать, но затерялась в хватке воронов и не могла издать ни звука.
Да, мы тебя съедим…
- Люси, это я.
Я едва слышала этот далекий голос. Нат взял меня за руку. Меня пронзил шок от того, как наши пальцы соприкоснулись. Мое сердце бешено билось, я пыталась дышать.
- Я нашел дверь, но там такой же замок, как до этого, - сказал он. – Не поддается. Тебе нужно открыть его песней.
Я понимала не все слова. Страх терзал меня.
Ты наша.
Уверенными пальцами он вложил в мою ладонь семя. Другой моей рукой он обхватил цепочку и поднял рубин над моей головой.
Нет! Ноги подкосились, мир превратился в кипящее море звука. Ненасытная песня птенцов окружала меня, она стала громче, чем раньше.
А потом я услышала песнь лунного шиповника из семечка на моей ладони, от пола вокруг меня. Холодная, сладкая и чистая песня сплетала щит вокруг меня, Нат держал меня за руку. Я запела, и вороны потеряли свою власть надо мной. Я упала в разум Ната без усилий, как в тот день на чердаке Пенебригга.
Но этот раз был другим. Нат сам впустил меня.
Его глазами я видела море: большие сине-зеленые волны набегали на золотой берег, их гул звучал как дыхание земли.
Я видела верную Норри перед собой, а за ней друзей, которым поверила в Лондоне: Пенебригга и самого Ната.
А потом я чудом увидела себя глазами Ната: я спорила с ним у свечи, стояла на глазах у Невидимого колледжа, осваивала песню за песней. И каждая картинка шла со смесью эмоций: отчаяние, смятение, восхищение, уважение, нежность, желание. И все их сплетала в одно вера в меня, что казалась настоящим чудом.