– Здравствуйте, – сказала Лика.
– Вы Лика, – сказал старик.
– Я Лика, – подтвердила Лика.
– Здравствуйте, Лика. Меня зовут Макс. – Голос у старика был низкий и хрипловатый. По-русски он говорил хорошо, но с сильным акцентом. Так говорят по-русски немецкие офицеры в фильмах про войну.
– Проходите. Садитесь, пожалуйста. Хотите чаю с мятой? – Старик указал на столик с чайными принадлежностями. Лика кивнула.
– Это марокканский мятный чай, – объяснил старик, подавая ей чашку с плавающими в ней веточками мяты. – Попробуйте, это вкусно и хорошо утоляет жажду.
Они проговорили около часа, в течение которого Макс обстоятельно расспросил Лику о ее жизни и планах, о том, что она умеет делать и как быстро она сможет научиться делать то, чего еще не умеет. Потом, так же обстоятельно, он объяснил свои требования. Они оказались вполне приемлемыми. Жить в его квартире – на втором этаже имелась гостевая спальня – и, как правило, в ней ночевать; ездить за покупками на старом «вольво» хозяина – «Я напишу вам доверенность» – и иногда отвозить его туда-сюда; готовить и следить за чистотой.
– Два раза в неделю приходит уборщица, – сказал он, – но за ней надо следить. Нет, не так. Присматривать? Так верно?
Условия, предложенные стариком, на этом фоне выглядели просто сказочными. Тысяча долларов в месяц, стол и кров, и учись себе в свободное время чему хочешь и сколько хочешь.
– Мы можем говорить на иврите или по-английски, – сказал Макс. – У вас будет хорошая практика. Да.
Через три дня она переехала к старику.
Старик оказался чудным, даже лучше, чем расписывала подруга-ватичка и чем увиделось самой Лике в их первую встречу. Он был спокойный, выдержанный и вежливый и никогда не повышал голос. Очень воспитанный человек. Типичный немец – еке, как называют таких в Израиле, – он был педантичен и крайне дисциплинирован, но при этом не требовал того же от Лики, предоставляя ей право оставаться самой собой. Он только просил не мешать и ему оставаться тем, что он есть.
– Все мы есть только то, что мы есть, – говорил Макс.
Он был стар, конечно, но не капризничал, как другие старики, и обладал ясным и трезвым умом, сохранившим, несмотря на возраст, остроту и гибкость. А еще у него была феноменальная память, что было уже и вовсе ненормально. В общем, если не считать вполне естественной физической немощи, Макс оставался нормальным дееспособным мужчиной преклонных лет. И по отношению к Лике он вел себя безукоризненно, как истинный джентльмен.
Он просыпался рано, около шести, но Лика могла вставать позже. Ее жизнь конечно же была привязана к распорядку дня Макса, но не жестко. Присутствовала значительная степень свободы, и Лика хорошо это понимала и ценила. Обязанности ее тоже не были ни тяжелыми, ни слишком обременительными или, не дай бог, унизительными. Старик оказался вполне самостоятельным. Ну почти. Он одевался сам и ел тоже сам, сам брился, если, конечно, не ехал к парикмахеру – дважды в неделю, через весь город, – и сам умывался. Не мог он сам только мыться, но Лика ведь была врачом, и вынести вид голого старика ей было вполне по силам. Но главное, что уже с первого дня жизни в доме Макса Лика почувствовала – а Макс как, оказалось, виртуозно умел дать почувствовать такие вещи, – она здесь не прислуга и не сиделка при старике, а, если угодно, компаньонка, как это называлось в старые времена. Звучит литературно, конечно, но по существу верно.