Когда баронессе сказали, что больная требует ксендза, она так всполошилась, что у нее началось сердцебиение. Отправив пану Яну две телеграммы с просьбой немедленно приехать, она спросила врача, не ухудшит ли состояние девочки страшный обряд причащения.
— О нет, — ответил врач. — Напротив, если она сама пожелала этого, он может даже оказать спасительное действие на ее нервную систему.
— А как она? Неужели безнадежна?
Доктор высоко поднял брови.
— Поверьте, пани, у природы есть средства, о которых мы еще понятия не имеем.
Из этих туманных фраз баронесса заключила, что надежды больше нет, и, послав третью телеграмму пану Яну, заперлась у себя.
В доме и деревне распространилась весть, что Анелька совсем плоха.
Ночью на станцию послали за паном Яном самый лучший экипаж баронессы. А в десять часов утра приехал ксендз.
Анельке сказали об этом и надели на нее чистое белье.
Ее все занимало — и надетая на нее вышитая кофточка, и то, что прислуга ходит на цыпочках, и слезы тетки, и ужас Ягны. Удивительно приятно было думать, что она будет исповедоваться и умрет как взрослые!
Тетка заметила, что девочка сегодня спокойнее и совсем перестала бредить. И она сказала Анельке, что с минуты на минуту приедет отец.
— Да? Это хорошо, — отозвалась Анелька.
Перед исповедью лекарь опять осмотрел больную, измерил температуру и задумался. Он велел ей давать почаще крепкое вино, опустить шторы, так как яркий свет резал ей глаза, — и ушел в деревню навестить нескольких пациентов. Тетка Анна придвинула к кровати кресло и подложила Анельке под спину подушки, чтобы она могла сидеть.
— Знаете, тетя, мне сегодня ночью снилось небо. Там море — как зеленое золото, а на море острова тоже будто из золота, но это только издали так кажется, а вблизи на небе все такое же, как у нас на земле: и деревья там, и лужайки, и цветы, как у нас, только еще лучше. В одном саду гуляла мама, а перед ней бегал Карусик… И оба такие красивые! Я их звала, но они не слышали. А потом я проснулась.
— Успокойся, детка, и прочитай молитву, — просила тетка, заметив, что разговор утомляет Анельку и на щеках у нее запылал яркий румянец.
На пороге открытой двери появился старый ксендз в белом стихаре. Анельке вдруг стало жутко.
— Уже? — вскрикнула она. — Ой, как страшно! Почему здесь так темно?
— У тебя же глазки болят, вот доктор и велел опустить шторы, — шепнула тетка.
— Они уже не болят. Отворите хоть одно окно! А то мне кажется, что я лежу на кладбище, в той часовне, где похоронены дедушка и бабушка.
— Откройте окна! — сказал и ксендз, садясь у кровати.