– Ты хочешь сказать, что у тебя никогда не свистело в ушах? – спросил брат.
– Никогда, – ответил я. – Вернее, не помню.
Братья переглянулись, потом посмотрели на мои уши и принялись выразительно двигать бровями.
Один из братьев поднял левую руку. И сказал:
– Подожди-ка. Ты же не станешь говорить, что у тебя никогда в жизни не чесалась левая ладонь?
– Или правая, – добавил другой брат.
Я помотал головой и пожал плечами.
– Когда чешется левая рука, это к деньгам, – сказал первый брат.
– А когда правая, то к потере денег, – сказал второй брат. – Слева – клёво, справа – подстава.
У меня перехватило дыхание. Я смотрел на свои руки, которые, кажется, до сих пор ни разу не чесались. Все сходилось: своих денег у меня никогда еще не было, но и терять их я тоже еще не терял.
– И вы все это просто так знаете, – сказал я. – Почему же мне этого никто не рассказал?
– О таких вещах не рассказывают, – сказали все братья разом. – Такие вещи заложены в генах. Их просто знаешь от рожденья.
– Точно так же все знают, что когда про тебя сплетничают, то в ушах гудит, – сказал один брат.
– А бывает, что уши от этого горят, – сказали другие братья. – Или трепыхаются. Это все равно: и то и то значит, что про тебя сплетничают.
Столько всего нового за один вечер я никогда еще не узнавал. Все, что я должен был знать от рожденья и даже еще раньше, вдруг начало происходить со мной одновременно. В ушах у меня засвистело, левая ладонь зачесалась, правая тоже, мои уши затрепыхались и запылали огнем. Я посмотрел на моих братьев: на самого старшего, на самого тихого, на самого настоящего, на самого далекого, на самого любимого и на самого быстрого. Они все сидели и чесали себе носы.
– Подождите, – сказал я. – Это тоже что-нибудь значит? Когда чешется нос?
– Да, – сказали братья. – Значит, кто-то про нас думает.
И точно. В эту минуту в комнату вошел папа. Он думал про нас, и он дал нам всем по хорошей оплеухе, так что в ушах загудело, а потом они у нас еще долго горели.
У нашего папы была трубка, которая помогала ему думать. Трубка свисала у него из угла рта, всегда с одной и той же стороны, так что руки у него были свободны, и он мог держать стакан, или книгу, или авторучку. Из папиного рта и из трубки шел голубой дым, он окутывал папу со всех сторон, и получалось, будто папа сидит в отдельной комнатке.
Когда он курил, мы пробирались мимо его кресла, точно воры. Мы не подходили близко из-за табака, который норовил проникнуть нам в легкие, но еще больше оттого, что боялись папиного выражения лица во время курения. Глаза у него казались такими же дымчатыми, как и стены его комнатки. Взгляд был обращен куда-то внутрь.