А вот Фелисити нам никто, поэтому ее мы ругали на чем свет стоит. Придумывали, как ей отомстить и кого бы подговорить разорвать в клочья ее цветы из гофрированной бумаги, но чтобы на нас никто не подумал.
Благодаря таким мыслям о Фелисити работа двигалась гораздо быстрее, чем мы ожидали. Время от времени то там, то сям ровные песчаные стенки обрушивались сами собой, но мы делали вид, будто так и задумано.
– Во, отлично! – кричали мы при каждом обрушении.
Вернувшись домой, мы старались держаться подальше от Фелисити, но обеденный стол у нас не такой большой. Папа, сидевший во главе стола, спросил, как мы провели день. Фелисити ему улыбнулась и рассказала, что делала бумажные цветы, которые у нее сразу же раскупали. Папа одобрительно кивнул.
– А вы? – спросил он у нас.
Мы немного помялись, поерзали на сиденьях, словно не могли решить, с чего начать, и ответили, что играли в дюнах. Мы ждали, что Фелисити сейчас тоже что-нибудь скажет, но тут папа спросил:
– А твой брат, Фелисити? Куда он запропастился? Опять опоздал к обеду!
– Грегори всегда забывает смотреть на часы, – ответила Фелисити.
Мы с братьями сразу подумали об одном. Словно сговорившись, одновременно подняли глаза. Грегори не пришел к началу обеда. Запросто может не прийти до самой темноты. И что тогда? Мы посмотрели на Фелисити и улыбнулись. Мы повторили ее собственные слова. Что Грегори забывает смотреть на часы. На часы. Забывает. Всегда.
– Папа, мы вырыли яму, – сказал вдруг мой брат. – А потом зарыли ее обратно. Потому что это слишком опасно, стенки ведь могли обрушиться и засыпать кого-нибудь из нас.
– Кого-нибудь из нас или Грегори, – добавили мы.
Потом опять посмотрели на Фелисити, и улыбнулись ей, и дождались момента, когда она побледнела.
А мама спросила, подыгрывая нам:
– Да, куда же он все-таки запропастился?..
Мой брат сказал, что назад пути нет, и мне это показалось странным, ведь как-то же мы сюда пришли.
– Вперед, только вперед, – сказал он. – Не оборачиваться! Это не поможет. Единственный путь – вперед.
Я посмотрел на этот единственный путь и на спину брата, замедлившего шаг. Он шел пружинистой походкой, хотя сапоги были ему велики, и размахивал руками, словно поступил на службу в военно-морские силы. Другие братья и я лишних движений не делали, даже рта не раскрывали. Мы шли, стиснув зубы, все мускулы у нас были напряжены, потому что между нами покачивалась яхта, еще час назад принадлежавшая другому человеку.
Изнутри она была белой, снаружи красной. Мои братья радовались ей больше меня – я это не просто чувствовал, но видел глазами, потому что у братьев даже лица изменились. Час назад они вдруг начали вести себя по-новому, точно превратились в матросов, и ходить стали вразвалочку. Они упирали руки в боки и сплевывали на землю. И говорили они теперь грубыми голосами и очень громко, будто перекрикивали штормовой ветер.