Франсуаза смотрела то на одного, то на другого, потом огляделась вокруг. Я сразу понял, что она подыскивает, что сказать. Наконец придумала.
– Bon, bon![7] – сказала она.
В общем, бонбон. Братья очень разволновались, подвели ее к нашей рождественской елке, на которой висели конфеты, и стали называть для Франсуазы по-фламадски все елочные игрушки, шары, и гирлянды, и шпиль наверху, ведь она хотела выучить наш язык. Они говорили подряд все слова, которые им вдруг показались важными, вроде «высокий», «звезда» и «праздник». Франсуаза ничего не понимала, поэтому я пожал плечами и решил убавить количество слов в комнате. Я нарисовал в воздухе мешок и сложил туда все слова моих братьев, а потом воскликнул просто-напросто: «Ура, елка!» Это же самое я воскликнул на прошлой неделе, когда елку у нас только-только поставили и все онемели от радости. А теперь просто повторил.
Папа, мама и мы с братьями смотрели на Франсуазу, которая смотрела на меня и улыбалась во весь рот.
– Ура, елка! – сказала она.
К моему удивлению, мама с папой захлопали в ладоши. Братья не хлопали, а наоборот, хмурились, уж не знаю почему.
И в следующие три дня я тоже не понял, почему они хмурились. Они из кожи вон лезли, чтобы научить Франсуазу нашему языку. Мой брат нарисовал для нее коньки, надписал, что как называется, и провел все нужные стрелочки, но она все равно никак не могла запомнить, например, слово «шнурок». Другой брат в один прекрасный день удалился на кухню и испек для нее кекс, надеясь научить ее таким образом словам «яйцо», «молоко» и «сахар». Но чем больше старались братья, тем меньше слов она запоминала.
После рождественского ужина с индейкой, во время которого то и дело возникали паузы в разговоре, я понял, в чем дело. Франсуазу надо было учить простым словам и произносить их очень-очень отчетливо. Я сел на диван как можно ближе к ней и обхватил себя ее горячими, как печка, руками.
– Ура, тепло! – сказал я.
Такие вещи она понимала.
– Ура, тепло! – повторила она.
Я кивнул и остался сидеть в том же положении, под завистливыми взглядами братьев, которые куда меньше меня преуспели в преподавании фламандского языка.
– Hourra, Noël[8], – вдруг сказала Франсуаза.
Я кивнул, хотя и думал сказать, что меня зовут иначе, но когда тебе так тепло и уютно, то не обязательно исправлять все ошибки.