– Смотри, какой дерзкий! – улыбнулся бродяга, даже не подумавший отшатнуться. – Ладно, зайдем с другого конца… Как ты нашел это место, а? Какие духи тебе ворожили?
Очередное ругательство даже Клешнявый оценил протяжным свистом, прибавив:
– Постеснялся бы при девицах-то! Моя пьяная матросня и при кабацких девках такого себе не позволяла, а ты… Сразу видно: разбойник с большой дороги ободрал какого-то дворянчика, одежу-то нацепил, а обращения не знает!
– Да уж больно он складно ругается для простого-то головореза, – хмыкнул Рыжий, протянул руку и взял Марриса за подбородок. Тот попытался было отдернуть голову, но, похоже, проще было расстаться с нижней челюстью – пальцы у бродяги были словно кузнецкие клещи. – Не брыкайся, парень, все одно уже стреножили. Лучше скажи добром, кто ты таков и чего ищешь, пока я не начал расспрашивать всерьез… Я умею, знаешь ли.
Последовало очередное ругательство. Я видела, что у Марриса дрожат губы, но он не желал ни слова сказать о том, что привело его сюда. Почему, вот бы знать?
– Кочергу накалить? – деловито спросила Медда.
– Брось, время тратить, – отмахнулся Рыжий. – Опять же, паленым вонять будет. А если придется этого паренька с собой тащить, на кой он нам с ожогом до кости? Лечить его некому, так и помрет, а жалко, молодой еще, совсем пожить не успел!
– Ты-то больно старый! – не выдержал наконец Маррис.
– Ух ты, он говорящий! – обрадовался Клешнявый. – А я уж думал, он, как птица-болтун у нашего старого капитана, только ругань и запоминает! Вот сколько он пытался эту скотину пернатую научить кричать хотя бы «полундра!», ан не вышло… Было б можно птицу линьками выпороть, дело другое, живо бы человеческой речи обучилась, но куда там, если она, не считая хвоста, с ладонь размером…
Рыжий жестом остановил его монолог и снова уставился в глаза Маррису.
– Чую, добром мы с тобой не сладим, – негромко произнес он, и тот невольно отшатнулся. – Пытать я не люблю, да и времени нет на эти глупости… Медда, подай свечу!
Я помнила, как это было со мной. Вот и сейчас он поднес свечу к самому лицу пленного, а сквозь ее огонек Маррис должен был видеть глаза Рыжего, темные, бездонные, в них будто бы вовсе не отражалось танцующее пламя… Но это только поначалу, а потом эти глаза вспыхнули золотым огнем…
Странное зрелище: Маррис вдруг перестал вырываться из своих пут, замер, а лицо его… да, поплыло, словно свечной воск, утратив всякое выражение.
– Успокоился? А теперь говори, – тихо произнес Рыжий. – Как твое имя? Кто ты такой?
– Эйнавар Маррис, командир гвардейского отряда, – отозвался тот невыразительно.