Я пролезаю в штабной блиндаж. Там тепло. Горит веселая пузатая трехлинеечка. Пахнет хлебом. И никого. Только Нина сидит с наушниками у приемника.
- "Дон", "Дон", я - "Москва"... Прием. "Дон", "Дон", я - "Москва", как слышно? Прием.
- Здорово, Нина, - говорю я развязно.
Она кивает мне. Это так по-приятельски, так хорошо. Это так неожиданно.
- Как меня слышно? Вот теперь хорошо? Прием... - Она снимает наушники.
- Садись, вояка. Отдыхай.
- Некогда, - говорю я и сажусь. На нары. И смотрю на нее. Она смеется:
- Ну чего уставился?
- Так. Давно не видел, как женщина смеется. Там ведь у нас, на батарее, женщин нет. Сашка вот Золотарев иногда улыбнется, Коля Гринченко, а женщин нет.
Она снова смеется:
- Этот ваш Коля сюда часто ходит. Все мне про свои геройства рассказывает. Не люблю хвастунов.
- Ты приходи к нам.
- Куда это?
- На батарею.
- Чайку попьем?
- Посидим покурим...
- Посидим покурим, - смеется она.
Какой я бравый был, когда вошел. Какой бравый! Даже пламя лампы заходило ходуном. А теперь оно не шелохнется.
- Хочешь, чайком напою?
- Я чай не пью, - говорю я. И усмехаюсь.
- А, понимаю, - говорит Нина, - ты к спирту привык.
- Привык не привык, а предпочитаю. Чаем будем на гражданке баловаться.
Она смотрит на меня прямо, не мигая, и смеется:
- Чудак ты. У нас разведчики - такие ребята, а от чая не отказываются... Ну и чудак ты. А я приду к вам, на батарею. Ладно? Посидим покурим... а?
- Да?
- Да... А у тебя глаза хорошие.
У меня белые крылья вырастают за спиной. Белые-белые. И от них светло, как от ракеты над передовой... Бред.
- И все-то ты врешь насчет спирта.
Это она говорит издалека. Я ее не вижу. Только два больших глаза. Круглых. Серых. Насмешливых.
Выходят какие-то люди. Топают сапогами. Говорят разные слова. А я слышу:
- "Дон", "Дон"... у тебя глаза хорошие... перехожу на прием, прием.
- От лейтенанта Буракова? - спрашивают меня.
- Так точно.
- На-ка вот.
Я беру бумагу. Кладу ее в карман. Иду к Нине:
- Так ты придешь?
- Куда?.. А, на батарею? Посидим покурим? Да?
- Приходи.
- А я не курю ведь, - смеется она. - Так посидим, да?
- Что, Ниночка, красивых солдатиков завлекаешь? - слышу я за спиной.
- Вот ведь все спокойно, тихо, а мне муторно как-то. Предчувствие у меня, - говорит Шонгин, - и тишина мне не в радость. Ну не радует она меня.
Маленький, худенький Гургенидзе стоит перед лейтенантом Бураковым. На кончике носа у него капля. Он размахивает руками:
- Отпускай меня домой четире дня. Кварели - мой дом. Принесу разний пурмарили, еда. Вино, хачапури, лобио. Этот каша уже нэлзя.