Я только глазами хлопала от изумления. Понятно, что у мальчишки сила светлая да душа чистая, вот он суть и видит. Таких знахарей на земле мало совсем, может, и вовсе Таир – последний.
– Ты обо мне говорил кому-нибудь? – прохрипела я.
– Что я, совсем глупый? – обиделся парень. – Да и Лелька строго-настрого запретила! Только не сказала, что с тобой приключилось. Переживает сильно.
Я все-таки приподнялась на локтях, села. Осмотрела свою повязку на груди. Это получается, что паренек меня перевязывал, пока я тут без памяти была? Переодевал? Он, кажется, понял, о чем я думаю, покраснел отчаянно, словно маков цвет, а потом вздернул подбородок.
– Я и за мамкой ухаживал, когда она помирала, – хмуро выдавил он. – Не впервой мне. Хорошо хоть ты очнулась, это все Леля мне говорила, чем тебя поить и что делать. И ничего в тебе необычного нет, все как у всех.
– Тебе-то откуда знать, как у всех? – снова округлила я глаза. Нет, этот мальчишка меня точно с ума сведет! – Мал еще, чтобы знать что-то!
– Я не ребенок! – надулся он, сверкнул гневно очами, а они у него зеленые, словно слива незрелая. – Пятнадцать весен встретил! Мужчина уже!
– Мужчина, мужчина, – улыбнулась я. – Самый настоящий.
Он посмотрел с подозрением – думал, насмехаюсь, но потом успокоился и тоже улыбнулся.
– Ты лежи, а я пойду Лелю проведаю, обрадую! Больно уж она волнуется!
– Веточек сухих много стало? – вскинулась я.
– Нет, пара всего… – негромко сказал Таир. Помялся, видимо, спросить хотел, но не стал, махнул рукой. Натянул шапку беличью и старый овчинный тулуп, потоптался на пороге.
– Только вставать не вздумай! – наказал строго. – Я вернусь, кормить бульоном буду!
– Дома тебя не хватятся, кормилец? – не удержалась я.
– Не-а, – ухмыльнулся мальчишка. – Там до меня дела никому нет. А вставать не смей! Или тебе… – он снова потоптался, – по делам надо? Ну… по надобности?
– Не надо, – хмыкнула я, а паренек снова покраснел.
Тенька рыкнула довольно, облизнулась. И за мальчишкой потрусила. Я же говорила, что она за молоко душу продаст, а этот паршивец ее каждый день поил, видимо… А я на стену откинулась и задумалась.
Безотчетно как-то тронула колечко на груди. Так и висело там. Не забрал, значит, служитель. В груди заболело, и не от раны. Что уж тут говорить, сердце он мне ранил, да не клинком.
И от этой боли ни настойками, ни травками не излечиться.
* * *
Мальчишка вернулся через час, отряхнул подошвы от снега, похлопал руками по тулупу. И по-свойски в лачугу прошел, загремел в закутке тарелками.
– Кормить буду! – известил он.
Я усмехнулась. Да уж, хороша ведьма. То служитель в моей норе хозяйничает, то мальчишка пришлый. Эх, нелегкая, ведьмы путной – и то из меня не вышло!