Кудрявцев подробно объяснил нам, что мы наделали, сдав линию наших окопов. Это значило, что станция Нязепетровск, на которую с севера шли пополнения и военные грузы, становилась уязвимой, ею нельзя было пользоваться, нельзя сгружаться на ее приспособленных для принятия грузов платформах. Это значило, что белые смогут открыть огонь по заводу, где проживают рабочие семьи.
У Кудрявцева был какой-то особенный, словно предназначенный для выговоров и внушений, зудящий голос. Мы слушали, но что мы могли возразить?
Во время этого разговора к нам пришел наш бывший командир Виталий Ковшов. Теперь он обмундирован по-военному, и на его, такой же, как у каждого из нас, серой шинели нашита на рукаве красная звезда. Он стал большим начальством, и его приход к нам лучше всяких слов подтверждал то, что говорил Кудрявцев. Когда мы увидели лицо Ковшова, нам без слов стало ясно все постыдное значение того, что произошло, — выражение позора было на его веснушчатом и скуластом, с узкими, накось прорезанными глазами лице.
Нет, он не стал нас ни уговаривать, ни упрекать. Кратко, не допускающим возражений голосом, Ковшов сказал, что к вечеру должны мы быть опять в своих окопах. Он принял командование над нашей ротой и повел нас не в атаку на окопы, а в обход по линии железной дороги. Ковшов предполагал, что нам удастся напасть на белых с фланга, причем в этой операции должны были принять участке и другие части.
Нас довольно долго продержали на этом, проходившем через сосновый лес участке дороги. Так как мы проголодались, то стали подкрепляться земляникой, необыкновенно сочной и сладкой. Земляника в таком изобилии росла на лесных полянах, что земля казалась красной.
— Как это вы можете есть? — спросил коренастый паренек из нашего взвода. — А если нас сегодня в живых не будет?..
— Покамест живой, так хоть сладко будет! — ответил Илюша Кондратьев, рот его был окрашен ягодным соком.
Потом нас долго вели по кустам, что росли на берегу, мы переправлялись через реку на лодках и каждую минуту ожидали, что нас обстреляют. Но все было тихо. На той стороне нас встретила наша разведка. Потом мы лежали в цепи, приготовляясь идти в наступление на те прекрасные окопы, которые сами отрыли и которые сами же сдали сегодня утром.
Стало жарко. Ветер качал тонкие и высокие стволы сосен, резвые белки насмешливо поглядывали на нас, а мы понимали, что бой предстоит тяжелый и если нам даже удастся снова завладеть нашими окопами, то мало кто из нас уцелеет.
Но тут вдруг военная судьба с непостижимой быстротой изменилась, как это бывает только на фронте. На высокой насыпи железной дороги появилась фигура, которую мы, златоустовцы, сразу узнали, — это был Алеша Голдин. Он пришел к нам с Нязепетровской станции, чтобы известить о том, что из Екатеринбурга прибыл нам на подмогу большой отряд. Узнав о нашей беде, отряд уже грузился на соседней станции и спешно двигался к нам походным порядком.