Тут дядя Костя сказал о профессии военного шофера. Сказал, надо признаться, довольно лестно: «Она-де требует не только искусства вести машину, но и в случае необходимости требует умения ее отремонтировать».
— Ведь в вашей машине чего только нет! — воскликнул дядя Костя. — В ней и электричество работает, и газы бензина! Верно я говорю? Вот почему я и называю вас инженерами. — И снова, переждав веселые, на этот раз одобрительные возгласы и аплодисменты, он спросил — Как же так получилось? Почему меня, который никакой иной машины, кроме походной кухни, не знает, прислали, чтоб я вас учил, чтобы я вас вел и чтобы вы меня слушали?!
С того зимнего дня 1919 года прошло сорок лет, и, как ни впечатляюща юношеская память, я не берусь дословно изложить эту вдохновенную, полную ума и веселой дерзости, народных прибауток и ленинских лозунгов речь.
Разве обязан был наш комиссар сообщать о себе, что в царской армии он служил кашеваром? Но он понимал, что этим сразу парализует всевозможные слухи и смешки по углам о его особе. Да, я кашевар, а вы чуть что не инженеры, но я уже в октябре 1917 года участвовал в Октябрьской революции и усвоил ту науку всех наук, которая прежде всего нужна в революционные времена, — науку, объясняющую, как надо ниспровергать капитализм!
Примерно так сказал он и привел своих слушателей к пониманию самого главного в Красной Армии, к секрету ее непобедимости и политической сознательности, которая превращает в друзей вчерашних врагов. И, обращаясь к бывшим белым шоферам, он так закончил свою речь:
— Запомните, что отныне вы не какая-нибудь белогвардейская сволочь и безропотная скотина, которую офицерская шпора тиранила и натравливала против народа! Отныне— вы орлы непобедимой Пятой Красной Армии! — и, показав на портреты Ленина и соратников его, очевидно по распоряжению дяди Кости вывешенные на голых стенах складского помещения, он воскликнул: — Да здравствуют наши вожди — вон их портреты на стенке висят! — и, еще раз переждав аплодисменты, предложил высказаться.
Я был уверен, что сейчас кто-нибудь обязательно выйдет и скажет слово ответа на речь комиссара, так как в моем разгоряченном мозгу уже шевелилось это слово. Но я, охотно проводивший беседы среди люден, которых знал близко, не имел тогда опыта выступлений перед тысячной аудиторией и все ждал, что выскажется кто-то другой, поопытнее меня. Но никто не поднимал руки, не просил слова, и тут я решился и вышел на трибуну.
После того как я окончил свою речь, дядя Костя поманил меня к себе:
— Тебя откуда прислали?