Обвинитель даже говорит с ней каким-то особым тоном – словно та сделана из хрупкого стекла:
– Большое вам спасибо, мисс Эллиот. Вы очень мужественно держались.
Меня так и подмывает закричать: «Вы были очень плохой матерью!» – но знаю, что не должна этого делать. По крайней мере, не здесь.
Настает черед нашего адвоката – пожилого дядьки довольно пугающей наружности, который при каждой встрече крепко пожимал мне руку, но ничем больше не выказывал, что знает, кто я вообще такая.
Едва вопросы делаются жестче, мамашка снова принимается рыдать, однако в голосе у барристера никакой отзывчивости не слышно.
Доун Эллиот настойчиво твердит, что ее детка пропала у нее из виду на какие-то считаные минуты, – но все мы знаем, что это не так.
Присяжные начинают поглядывать на нее куда суровее. Давно уже пора.
– Вы верите, что Белла еще жива, не так ли? – спрашивает барристер.
По залу пробегает шепоток, и мамашка опять начинает всхлипывать. Наш защитник особо подчеркивает, что она вовсю продает свои россказни прессе, отчего Доун заметно обозляется и говорит, будто деньги эти нужны для ее кампании.
Один из журналистов быстро снимается с места и уходит, зажав в руке блокнот.
– Торопится скорее вписать эту фразу в свою новостную колонку, – шепчет мне на ухо Том и подмигивает. Видимо, это, значит, гол в нашу пользу.
Когда все вроде бы приходит к концу, когда полиции велят прекратить наконец фокусничать с Гленом и его освобождают, я как будто совершенно деревенею. Теперь моя очередь чувствовать, словно это все происходит с кем-то другим.
Когда мы с Томом Пэйном скрываемся в одной из комнат для свидетелей, он отпускает наконец мою руку, и мы стоим, пытаясь выровнять дыхание. Какое-то время ни один из нас не способен что-либо сказать.
– Теперь он может вернуться домой? – спрашиваю я адвоката.
Голос у меня вдруг делается не таким, как всегда: после этого шума в зале суда он звучит как-то незнакомо и безжизненно.
Том кивает и принимается возиться со своим портфелем. А потом ведет меня по лестнице вниз – туда, где камеры, – чтобы я могла повидать Глена. Моего Глена.
– Я всегда говорил, что правда непременно выплывет наружу! – торжествующе восклицает он, замечая меня у двери. – Наша взяла, Джинни! Черт возьми, мы это сделали!
Добравшись до мужа, крепко обхватываю его руками. Я долго стою так, держа его в объятиях, и благодаря этому мне ничего не надо говорить – потому что на самом деле я даже не знаю, что ему сказать. Он такой счастливый – сияет как мальчонка! Даже порозовел от радости и все посмеивается. Явно не очень себя контролирует. У меня же в голове единственная мысль: мне предстоит с ним вернуться домой. Остаться наедине. Что будет дальше, когда за нами закроется входная дверь? Я слишком много узнала о человеке, за которым замужем, чтобы в нашей жизни все оставалось как прежде.