Похоже, что шелковые носки и лакированные штиблеты в совокупности с цилиндром окончательно подавили в члене общества трезвости всякую способность к сопротивлению. Человек, который появился на улице только в носках и штиблетах, водрузив на голову цилиндр, был способен на все.
Юрберг не был уверен в достоверности сведений, сообщенных комиссаром криминальной полиции. Более того, он был уверен в их недостоверности, так как всего два часа назад беседовал с Биргиттой Рюдбек, которая отзывалась о своем покойном, как о человеке, не чуждом радостей жизни, но знающем меру во всем, в том числе и в вине.
Но он не мог не отдать должного комиссару. Несмотря на поразительное сходство с шотландской овчаркой, тот был явно не глуп. В его маленькой голове хватало места для мыслей. Видно, он, Юрберг, недооценивал умственные способности полицейских чиновников, о тупости которых приятно было рассказывать анекдоты. Впрочем, может быть, комиссар просто счастливое исключение. Но как бы то ни было, а версия о несчастном случае или, на худой конец, самоубийстве, что было, конечно, менее желательно и более хлопотливо, теперь превращалась из шаткой гипотезы в документально заверенную аксиому, ибо полицейский врач уже потянулся за ручкой, чтобы внести в свой акт соответствующие уточнения.
Итак, ко всеобщему удовлетворению дело об убийстве по невыясненным мотивам Сивара Йёргенсона агентом секретных служб ряда стран Честимиром Ковильяном, он же Вольдемар Корзухин, он же Иван Стрепетов, превратилось в восемь газетных строк, набранных петитом, о несчастном случае, который произошел с господином Йёргенсоном, мир праху его!
И Юрбергу казалось, что больше он никогда не вернется к этому скользкому и запутанному делу, теперь уже, слава богу, архивному. Но он к нему все-таки вернулся, правда, ненадолго. И произошло это не через несколько лег, а ровно через день после весьма скромных похорон несчастного Сивера Йёргенсона, которого комиссар во имя спокойствия стокгольмской полиции и шведской контрразведки безвинно превратил в горького пьяницу и заставил нагишом бегать по улицам, оставив ему лишь носки, штиблеты и цилиндр.
В тот день вошедший в кабинет Юрберга лейтенант Тегнер торжественно положил на стол шефа перлюстрированное письмо, адресованное в Петроград, как русские с 1914 года официально именовали Петербург.
По лицу Тегнера легко было догадаться, что это не просто одно из пятидесяти и шестидесяти писем, которые ежемесячно перлюстрировались специальным сотрудником отдела надзора за иностранцами, а нечто представляющее собою особый, если не исключительный интерес для капитана Юрберга.