Перстень Люцифера (Кларов) - страница 38
В голове Родзаевского вертелись обрывки каких-то мыслей и слова пошлейшей песенки, которую он слышал то ли в варьете на Полицейской улице, то ли в погребке на Прорезной: «Пусть ваша ножка толста немножко, я обожаю ее лобзать...»
«Нет, перепивать все-таки не стоит»,— подумал Родзаевский. И, решив для себя эту небольшую проблему, почувствовал некоторое облегчение.
Стараясь не шуметь, чтобы не привлечь внимания своего камердинера, Родзаевский встал, достал из шкафчика графин водки, которую теперь в Киеве с легкой руки гетмана именовали только горилкой, налил стопку, выпил и понял, что жизнь прекрасна. Даже в пятьдесят два года. Николай Викентьевич пригладил встрепанные после сна волосы, задумался. И в тот момент, когда он уже почти принял решение налить вторую, в спальню вкатил столик с завтраком камердинер Савелий.
Родзаевский поспешно поставил графин на место: он не любил обнаруживать перед прислугой своих слабостей.
— С добреньким утречком, Николай Викентьевич!—почти пропел Савелий, любовно оглядывая тощую фигуру хозяина, который в своих небесно-голубых кальсонах выглядел если не элегантно, то достаточно респектабельно.
— Савелий? — сделал удивленное лицо Родзаевский.
— Так точно, Николай Викентьевич. Самолично.
— Выходит, не сбежал?
— А куды мне, извольте вас спросить, бегать?
— Как куда? К Махно.
— Нужен я ему очень. Батьку помоложе да помоторней хлопцы требуются. Старый я.
— А так бы сбежал?
— А чего нет? Убег бы. Чем глядеть, как вы спросонью употребляете, так уж куда как лучше у батька службу служить.
Этот разговор уже с месяц как превратился в постоянную утреннюю шутку. Но именно в тот день Николай Викентьевич почему-то впервые вспомнил, что некий мудрец сказал: в каждой шутке есть доля истины. И вполне возможно, что, не будь Савелий в годах, он бы и впрямь оказался на махновской тачанке или в большевистских войсках. А собственно говоря, почему бы и нет? Логика борьбы, как говорят большевики. Имение Николая Викентьевича на Полтавщине разграбили вот такие же благообразные и любящие его мужички: «Дай тоби боже здоровьица, Николай Викентьевич!», «Премного благодарны, Николай Викентьевич!»
Эх, народ! Ни души, ни совести — одна задница. Без порки никаких ростков нравственности. Все через розгу. Высекли — прочувствовал, осознал, понял... Быдло! Никак с немцами не сравнишь.
Немцы без всего обойдутся, им только одно нужно — порядок. А эти все норовят красного петуха пустить.
После завтрака Родзаевский выкурил папиросу, просмотрел «Киевлянина».
Начавшись, как обычно, день точно так же и продолжался. Казалось, он не сулил Родзаевскому ничего из ряда вон выходящего. День как день.