Много родни у меня. На отшибах памяти какое-то время жила толпа двоюродных, троюродных родственников. Порой, кажется, возьмись копаться в родственных дебрях и доберешься до африканских негров. Приехали как-то узбеки — родственники! У меня аж челюсть отвисла. Откель?! А про негров я не просто так бухнул: вон, по двору трое черненьких бегают. Девочка лет десяти в пионерском галстуке. Она кричит что-то, не слышно. Потом открывается окно и конопатая русская девка, явно псковско-новгородского происхождения орет на весь двор: "Танька, зараза! Ты что носишься, как угорелая! . . Вон, отцу-то подмогни картошку донесть! Аль не видишь — он вовсе уж окосел от своей бормотухи! ". На ее конопатый зов резво оборачивается негритянка аж чуть ли не синего цвета кожи, наспех орет: "Щас!" — и кидается на помощь отцу, белобрысому и голубоглазому работяге, который тащит картошку, тщетно цепляясь за воздух, и покачиваясь. Негритянка подхватывает его под руку, а отец, почувствовав опору, орет жене: "Ты что на робенка базлаешь?! Я те покажу мороку! Отбуздаю хорошенько, чтоб голицу впредь не разевала! .. " — "Ладно, пап, ладно",— успокаивает его черная дочь.
Второй негритенок, лет тринадцати, затолкав в карман пионерский галстук, тайно покуривает с приятелями-белыми, спрятавшись за гараж. Третьего, совсем еще карапуза, экстравагантная мамаша лет двадцати, одетая во все "оттуда", везет на заграничной каталке к песочнице.
— Бяка,— говорит черненький малыш на русском языке.- Тю-тю... Кака...
Родня ты моя, родня! Разберись — и все мы окажемся родственниками. Вот вы читаете эти мои страницы и не подозреваете, что я вам, фактически, являюсь восьмиюродным дедушкой, а вам, вот вам именно — шестиюродным правнуком... Впрочем, мне всегда хотелось быть всем людям либо братом, либо братишкой. Черт знает что: даже к собственным детям у меня не отцовское, а какое-то братское отношение.
"Вчерашний день в часу шестом, зашел я на Сенную". Там строили новую станцию метро. (Ну, не вчера, может быть, да какая разница. Короче — намедни.) А за станцией толпились те, кому неуютно живется в этом мире. Которые не имеют своего угла, или — которым свой угол опостылел. Квартиросъемщики и квартиросдатчики. И обменщики тоже. Объявлениями об обмене квартир и комнат были оклеены все заборы, ларыш, и даже валяющиеся на земле бетонные тумбы. Немало "меняю на равноценную" написано. Зачем? Почему бездомность какая-то вселенская проснулась в людях? Что за эпидемия? Или все хотят жить, как люди? Люди хотят жить, как люди. Они гудят, договариваются с маклаками, приплачивают, о чем в объявлениях написано "обмен по договоренности", "обмен по очень хорошой договоренности". А эти - унылые, прибитые — снимают. Комната по нынешним временам стоит до семидесяти рублей. Квартира — от ста до двухсот. Есть суточная сдача - от пятерки и выше с человека за сутки. Студенты и выгнанные из дому экс-мужья смотрят исподлобья и матерят военных и спекулянтов . У тех денег навалом — они-то и задрали цены на жилье. А бабушки, обладающие лишней жилплощадью, выбирают, присматриваются, ставят условия... Слышу, парень кричит: "Бабуся — не сдавай военным — им на дом строевую подготовку задают и ружейные приемы!". И сам же горестно хохочет над своей глупой шуткой. Какой же он дурак! Все слышали его шутку, и сегодня ему ничего не обломится. Шутник? Весельчак? Значит, станет гостей водить. Значит, неспокойный жилец. Да и вообще, мужикам здесь хреново: квартиросдатчицы предпочитают сдавать "двум тихим девочкам" или семье военного. Старуха говорит пехотному майору: "Не курить! Сто двадцать квартира стоит". А майор возражает: "Курить буду, но и плачу сто тридцать". Старуха сомневается, тогда он бросает в атаку свежие силы: "За год вперед плачу! Ура-а..." — "Ну, кури-кури, сынок,— старуха поднимает руки — сдается.— За сто тридцать можешь немного и покурить. Я потом проветрю. Через год". Но эти ладно. Я, помню, сам ходил туда не раз, пока не отчаялся. Куда там! Сорокалетний мужик — точно станет женщин приводить. И курить будет, как паровоз. И полы мыть не станет. Да и денег нет на год вперед, даже на полгода вперед... Отвали, любезный...