После окончания университета мама с папой решили, что «хватит клеймить зло, пора творить добро», по выражению мамы. Так они попали в Корпус мира в Нигерии. Два года мои родители помогали новой африканской нации строить будущее, а потом вернулись в Висконсин, поженились и произвели на свет Томми.
Был 1969 год. Когда выяснилось, что денег, которые папа зарабатывал в местном джаз-клубе чтением стихов «как битник битникам», для троих недостаточно, он начал искать работу попрактичнее и остановился на рекламе. Мама до 1970 года работала полный рабочий день в женском приюте, который сама же основала, а когда родилась я, перешла на неполный.
Все это было тыщу лет назад, в семидесятых. Почему мои родители до сих пор живут в том времени — понятия не имею. Мне часто говорят: ах, как «интересно» было расти в таком доме, «не похожем» на другие! Возможно, и вы того же мнения. Просто вы уже не дети. А наши сверстники видели оранжевый «сааб», весь в наклейках «Грейтфул дэд», ламовое пончо и пояса-макраме, которые мы с Томми получали в подарок на Рождество. Они видели, что мы носим в пакетах из коричневой бумаги контейнеры с тофу и грибами и запиваем чаем, заваренным на солнце. Они приходили к нам на день рождения и выковыривали свечи из очередного кэробно-бататного торта. Так что им не нужно было специального образования, чтобы понять: мы и вправду «другие». Мы с братом прослыли чудаками. Вскоре Марк Хольцер, самый классный мальчик в средней школе, прозвал Томми «Пшеничным зародышем». А я стала «Сывороткой».
Оказалось, быть хиппи совсем не хиппово.
Но мы с Томми приспособились. Мы настояли, чтобы родители останавливали машину не у самой школы, а за квартал от нее. Мы перестали надевать рождественские подарки. Мы выбросили коричневые пакеты и купили на собственные карманные деньги коробки для завтраков. Каждый день мы боролись с мамой за арахисовое масло, магазинный хлеб и молоко. Мы больше не приглашали одноклассников на дни рождения.
Этого было недостаточно. Мы оставались Пшеничным зародышем и Сывороткой и очень страдали. Тогда мы предприняли следующий шаг: Томми вступил в футбольную команду, а я стала фотомоделью.
— Малькольм Десятый, брысь со стола! Мартин Лютер, я тебя вижу! Не попрошайничай!
Мама прогоняет наших черных котов и режет торт дальше.
— Самый большой — имениннице!
— Спасибо.
Я кладу в рот крошечную часть ломтя, положенного передо мной. «Щенячий жир, щенячий жир», — слышу я голос Фроуки и опускаю руку. Маме я об этом не рассказывала, но та все равно заметила, что я на диете. И ей это не нравится. «Сто тридцать фунтов при росте пять футов десять дюймов — вполне достаточно для стройности», — сказала она на прошлой неделе, когда я по глупости призналась, сколько вешу. Теперь мать пристально следит за мной взглядом. Я беру в рот еще кусочек.