Объяснение вызвало тогда у Тани недобрую усмешку. Пожили б те молодые жены в покосившейся халупе! За счастье б считали, что самим топить можно, а не выслушивать мат гундосоного Кирьяка, который работал в котельной: уголь такие и разэтакие не закупили, чем я вас тут, вашу так и этак, греть должен?! Котельная, которая отапливала их улицу в Болхове, выходила зимой из строя чаще, чем работала. Понятно, что Тане смешны были страдания соколянок.
Котел загудел, тепло разбежалось по трубам, и ей вскоре стало жарко в шубе. Она отнесла ее в прихожую, потом заглянула в кухню. В буфете не обнаружилось даже чая, холодильник вообще был выключен. Ладно, в конце концов, не гостя ждет. Обойдемся без чаепития.
Услышав звонок, Таня открыла входную дверь и увидела Всеволода Решетова, стоящего за забором рядом с кругленьким синим «Фольксвагеном», на котором он приехал.
– Откройте, пожалуйста, сами калитку! – крикнула она. – Руку просуньте сквозь штакетник и отодвиньте щеколду.
Тут же Таня подумала, что невежливо так командовать, и стала спускаться с крыльца, но он открыл калитку быстрее, чем она успела шагнуть в снег.
– Надо вам как-то иначе калитку запирать, – сказал Решетов, входя в дом. – Не на щеколду, а на замок. И камеру наблюдения поставить. Если, конечно…
– Сейчас мы все это обсудим. – Она открыла перед ним дверь в большую комнату. – Проходите, Всеволод…
– Анатольевич.
Он снял пальто – Таня рассмотрела, что оно действительно с норковым подбоем, – встряхнул, расправил и повесил на плечики в стенной шкаф. Если он и в делах такой же тщательный, то хорошо. Так она подумала, входя вслед за ним в комнату.
Они сели напротив друг друга за стол. Решетов положил руки на столешницу. На узорчатом дереве они белели пухлыми подушечками.
– Вы прочитали письмо Вениамина Александровича, – первым произнес он.
– Да, – кивнула Таня. – Вы ведь тоже?
– Нет. – Он посмотрел удивленно. – Вениамин Александрович не предлагал мне его читать.
Тане стало не то чтобы стыдно, но все-таки неловко. Если бы ей надо было передать кому-то важное письмо от умершего человека и оно было бы в незапечатанном конверте, она его прочитала бы точно.
«А почему, собственно, я его прочитала бы? – Только сейчас, глядя на спокойно лежащие на столе руки Всеволода Решетова, она подумала, что это вообще-то странно. – По какой причине?»
И тут же эту причину поняла. Она прочитала бы такое письмо в тринадцать лет и точно так же прочитала бы сейчас просто потому, что за годы, прошедшие с тех пор, изменилось в ней многое, но сущности ее, настоящей ее сущности, эти перемены не коснулись.