Днем в кафе было пусто. Все-таки большинство петушковских жителей предпочитали обедать дома. Или если уж в общепите, то в каком-нибудь более привлекательном.
– Солянку? – спросил Сева, проглядывая меню. – Или борщ?
– Разница минимальная, – улыбнулась Таня. – Мне то же, что и вам.
Он заказал солянку и что-то еще; она прослушала, что именно, потому что задумалась.
– Татьяна, – спросил он, – вы чем-то расстроены? Это в связи с мальчиком?
– Нет… – проговорила она. – То есть да, в связи с мальчиком. Но не из-за него.
– Как это? – не понял Решетов.
Она и сама не очень это понимала. Почему знакомство с Вениным сыном вызвало воспоминания, к которым она не возвращалась, которые утопила в себе? Связь сегодняшего разговора в детдомовской библиотеке и событий двадцатилетней давности была необъяснима. Но связались же они в ее сознании. А почему? Таня не знала.
– В общем, Вень, хоть девчонка и шустрая, но актриса в ней не просматривается. Конечно, она ребенок, в будущем все может перемениться. Но пока так.
Танька почувствовала, как щека, которой она прижалась к двери гримвагена, становится холодной.
– Ты уверен?
Голос Левертова звучал спокойно. Понятное дело, ему-то чего переживать!
– Уверен в таких вещах может быть только Господь Бог. И то спорный вопрос. А я говорю что вижу. То есть в массовке я ее снять могу, пожалуйста. Даже эпизод могу дать, раз ты просишь. Но лучше бы ее не обнадеживать.
– Скажешь ей?
– Как хочешь. Можешь ты сказать.
Недогадливый он все-таки, этот режиссер. Сам же отвел Таньку после кинопробы в вагончик, который назвал гримвагеном, и сам же теперь рядом остановился и с Левертовым про нее разговаривает. Дурой надо быть, чтоб не подслушать. А она не дура.
– Я скажу, – ответил Левертов.
Эти слова она уже еле расслышала. А что режиссер ответил, не расслышала вовсе. Отодвинув занавесочку на окошке, она увидела их удаляющиеся спины. Левертов сильно хромал, а спину держал прямо, потому что из-за сломанных ребер ему прописали ходить в корсете. Они с режиссером шли к тому зданию, в котором Танька час назад читала стих и показывала сценку, будто бы хочет обратить на себя внимание одноклассника. Выходит, неправильно прочитала и показала…
Она тяжело вздохнула. Как бы там Левертов ни говорил, что артисткам общежитие не дают, но если б ее взяли в фильмах сниматься, то, может, и дали бы. А теперь как ей быть? Непонятно.
– Ты что носом шмыгаешь? Простудилась?
Дверь открылась, и в гримваген вернулась Валентина Васильевна, на попечение которой режиссер оставил Таньку.
– Не-а, – помотала головой Танька.