Она села на край кровати, взглянула на свои голые руки, на колени под светлым шелком.
«Чья здесь комната была, когда эти, подселенные, жили? Господи, да что ж такое?! Опять чушня всякая в голову лезет!»
Трепет, пронизывающий ее теперь, оказался мучительнее, чем огонь. Огонь хоть ледяной водой залить было можно, а от этого невыносимого трепета, который переворачивал каждую молекулу ее тела, никак было не избавиться.
Таня встала, подошла к двери, помедлила. Все-таки вышла в коридор и, уже не медля, без стука толкнула дверь в Венину комнату.
Он читал, лежа в кровати. Лампочка была прикреплена к книге и освещала только страницы и его лицо. У Тани захватило дыхание от вида этих подсвеченных прекрасных черт.
– Ты… с этой лампочкой читал… когда я корью заболела… – с трудом одолевая спазмы в горле, проговорила она. – Помнишь?
– Это другая. Та разбилась давно.
Он положил книгу на пол. Лампочку не выключил. Теперь она освещала его лицо так отдаленно, что и черт было не разглядеть. Но Таня видела их все равно – так, как, наверное, видит слепой, прикасаясь пальцами. И глаза его видела тоже. Веня смотрел на нее спокойно и словно бы выжидающе.
Таня подошла к кровати, остановилась, наткнувшись коленом на деревянный каркас.
– Не жди от меня больше, чем я могу тебе дать, – сказал он.
Это были холодные слова, они должны были бы окатить Таню, как ледяная вода. Но от этих слов, или от его голоса, или от его взгляда из-под нахмуренных бровей ее вдруг охватил такой покой, такое счастье, что она едва не рассмеялась.
– Я от тебя ничего не жду. – Таня села на пол у кровати и положила голову на Венино колено, угадывающееся под одеялом. – Я без тебя жить не могу. Дни считала. Расчерчивала первого января лист и целый год каждый день вычеркивала. Каждый год.
– Таня… – Он сел, положил ладонь ей на щеку. – Что ответить, а? Мне на такое и отвечать-то нечем.
– Почему?
– Такой, видно, уродился. А ты заслуживаешь большего.
Она зажмурившись слушала, как его пальцы гладят ее висок. Вспомнила, как пять лет назад сидела с ним рядом на асфальте, в охваченном злобой городе, на незнакомой улице, под стеной незнакомого дома, и знала: если отойдет от него хоть на шаг, то потеряется как пуговица, оторвавшаяся от его пиджака.
– Мне, кроме тебя, никто не нужен, – сказала она.
– Но, Таня…
– Ты меня только не прогоняй! – Она прижала Венину ладонь к своей щеке и, открыв глаза, умоляюще посмотрела на него. – Какую ты меня захочешь, такая и буду… стану… Честно-правда!
Таня тут же зажмурилась снова, но все равно почувствовала, как он улыбнулся.