Сначала это огорчило его: ангина нарушила все планы. Но потом он с каким-то удовольствием подумал, что несколько дней можно будет не ездить в институт, не встречаться с Грачевым.
Он медленно оделся, вышел на улицу. Из автомата позвонил Шувалову. Голос Гриши в трубке звучал неожиданно низко.
— Ты куда вчера девался? Хватились потом: где Валя? — Голос Шувалова был деланно безразличным и смешливым.
Борисов поморщился.
— Я плохо себя чувствовал, сегодня совсем разболелся. Еле добрел до будки.
— Что случилось? — с недоверчивой интонацией спросил Шувалов.
— Да ангина, видимо, и температура. Премерзкое самочувствие. Ты скажи там, — ему трудно было даже называть имя Грачева, — что я залег.
— Хорошо, — уже серьезно ответил Шувалов и спросил: — Может, подъехать, Валька, помочь чем-нибудь?
— Спасибо. Я сейчас сам схожу в аптеку, а еда есть. — Он помолчал, закрыв глаза.
— Ну, может, книги нужны из библиотеки?
— Да нет. Вот если только… но это совсем не обязательно, привезешь мне отзыв. Я, может, пока валяюсь, чего-нибудь обдумаю.
— Хорошо, привезу.
— Ну, спасибо. Пока.
Свет раздражал Борисова, и он задернул в комнате шторы. В полумраке казалось, что тело потеряло вес, только кисти рук почему-то были тяжелыми. Он лежал с ощущением ломоты в суставах и тяжести в груди, стараясь не шевелить губами, потому что это отдавалось болью в горле. Он даже с каким-то удовольствием погружался в болезненные ощущения, лишь бы не думать. Временами приходила короткая дремота, и Борисову казалось, что он плывет и постель под ним качается, как плот на волнах.
Ночью ему стало легче; температура спала.
Он лежал в сумраке с открытыми глазами, и снова к нему пришел Анастасий Спонтэсцил…
…Был третий день первого весеннего месяца Фарвардина.
Солнце из узких верхних окон косыми лезвиями лучей освещало библиотеку в ктезифонском дворце шаханшаха, и тонкая книжная пыль столбиками стояла у каменных ниш с драгоценными книгами. Здесь были глиняные плиты из Александрии, свитки папируса, латинские консульские диптихоны из слоновой кости; свитки тонкого китайского шелка с письменами черной и красной тушью; мудрецы Аристотель и Платон, — все было собрано здесь. Больше всех библиотеку пополнил дед теперешнего шаха, Хосрой Великий, как его звали на Западе.
Были здесь и труды персидских мудрецов — тридцатитомный трактат о всех известных на земле ядах и противоядиях. Трактат имел практическое значение, потому что часто, очень часто в персидском государстве умирали знатные от неизвестных ядов.
Спонтэсцила удивляло, что и христианские книги — сирийские, греческие и латинские — есть в библиотеке. И теперь он был хранителем всех этих книг. Младший Бавендид сдержал свое слово. У сына ромейского патрикия теперь будет твердое жалованье и возможность читать мудрые книги, слагать латинские стихи, громкие, как звон меди, или протяжные, торжественно-плавные греческие. А может, он будет писать на персидском, хотя пока это трудно.