Семейство мое, разумеется, прогневалось; главное, их задело, что я так опускаюсь. Мне было ужасно досадно. Словом, вышли неприятности.
<…>
Среда, 24 октября 1877 года
<…>
Вечером позирует молодая женщина, очень недурного сложения.
Бреслау в иные минуты поразительно напоминает Лардереля.
Вчера вечером приходил г-н Робер-Флёри и сказал, что напрасно я пропустила сеанс, ведь я одна из самых прилежных. Г-н Жюлиан передал мне его слова весьма лестным образом. Весьма лестно уже и то, что мое отсутствие было замечено таким педагогом, как г-н Робер-Флёри.
Да, но как подумаю, что могла бы работать уже по меньшей мере четыре года, по меньшей мере!.. А я об этом все время думаю.
<…>
Пятница, 26 октября 1877 года
Не поехала в мастерскую, потому что мне не могли дать сто семьдесят франков. Они мне говорят, что я устраиваю скандалы от нечего делать, такой у меня характер. Я, конечно, час проплакала.
<…>
Заплатили Жюлиану!!!
<…>
Суббота, 27 октября 1877 года
Как говорят у нас в мастерской, я получила много комплиментов.
Г-н Робер-Флёри засвидетельствовал мне свое удивление и удовлетворение, сказал, что я делаю поразительные успехи и что у меня явно выдающиеся способности.
– Тем, кто рисует так недавно, обычно не удается то, что удается вам. Этот рисунок очень хорош, только поймите меня правильно – для вас хорош. Советую вам работать, мадемуазель, и если будете работать, добьетесь очень неплохих результатов.
Очень неплохие результаты – это его обычное выражение.
По-моему, он даже сказал: «Тем, кто уже давно рисует, обычно не удается то, что вам», но я не совсем уверена и не рискую записать столь лестный для меня отзыв.
Написала записку Кассаньяку: он уже, должно быть, приехал.
Я потеряла Пинчо, и бедная собака, не зная, куда деваться, прибежала к мастерской, куда она обычно меня провожает, и стала ждать. Пинчо – римский песик, вылитый волчонок, белый как снег, уши торчком, глаза и нос черные как чернила. Ненавижу, когда маленькие белые собачки курчавые. Пинчо совсем не курчавый и позы принимает такие удивительные, такие грациозные – точь-в-точь козочка на скале; кто ни увидит – все восхищаются. <…>
Воскресенье, 28 октября 1877 года
Шеппи начала мой портрет. Вот уж не думала, что бывают на свете такие создания, как она. Ей никогда не придет в голову, что у особы, которая ей нравится, могут быть фальшивые волосы или что она пудрится. Мужчина, который не всегда говорит чистую правду, для нее лжец, обманщик, чудовище. Таких она презирает.
Вчера она и Бреслау, зная, как я тревожусь (а я как раз ушла завтракать), хотели немедленно отвести мне Пинчо, но Амели-испанка и другие подняли крик, что они, дескать, готовы мне прислуживать, потому что я богатая. Я стала допытываться у Шеппи, что обо мне думают в мастерской. «Вас бы очень любили, не будь у вас таких способностей… А вообще-то, когда вас нет, все только о вас и спорят».