Когда кто-нибудь (художники, разумеется) смотрит мои работы, я убегаю за три комнаты, от ужаса, – вдруг мне что-нибудь не то скажут или не так посмотрят. <…> Жюль…[171] он, по-моему, знает, что я его невыносимо боюсь, и воображает себя богом. <…>
Понедельник, 20 августа 1883 года
<…> Я пою, в большое окно мастерской светит луна, на улице благодать. Пожалуй, я бы могла быть счастливой. Да – если мне выпадет удача полюбить. Полюбить – но кого? Жюля. Нет, это он пускай в меня влюбится. <…>
Вторник, 21 августа 1883 года
<…> Нет, я умру не раньше чем лет в сорок, как м-ль де Колиньон; к тридцати пяти буду уже очень больна, а лет в тридцать шесть – тридцать семь песенка моя будет спета. А как же завещание? Ограничусь тем, что попрошу у Сен-Марсо и у Бастьен-Лепажа одну статую и одну картину, чтобы они были в какой-нибудь парижской часовне, стоящей в людном месте и окруженной цветами; и пускай на панихидах в годовщину моей смерти там звучат мессы Верди и Перголезе и другая музыка, в каждую годовщину, всегда, в исполнении лучших певцов.
Кроме того, я учрежу премию для художников, мужчин или женщин. Три тысячи франков, на три года.
Я жить хочу, а не заниматься всем этим. Но у меня нет никакого таланта, и лучше мне умереть. <…>
Вторник, 18 сентября 1883 года
<…> Сдается, что интерес ко мне русской прессы привлек к моей персоне всеобщее внимание: вот уже и великая княгиня Екатерина мною интересуется. Мама знакома с ее обер-камергером и его женой; у них всерьез рассуждали о том, что меня хотят назначить фрейлиной великой княгини.
<…>
А еще… моя душа ищет душу-сестру. У меня никогда не будет подруги. Клер говорит, что я не могу подружиться ни с одной девушкой, потому что у меня нет маленьких секретов и приключений, которые бы я могла поверять подруге.
– Слишком вы хорошая, вам скрывать нечего. <…>
Понедельник, 1 октября 1883 года
Сегодня увозят в Россию тело нашего великого писателя Тургенева, умершего две недели назад. На вокзале величественная церемония прощания. Речи г-на Ренана, г-на Абу[172] и Вырубова – это русский, но по-французски говорил очень хорошо и был взволнован больше всех. Абу говорил довольно тихо, и я не все слышала, а Ренан, на которого я смотрела глазами Сен-Марсо, изваявшего его бюст, выступил прекрасно, и последнее прости проговорил дрожащим голосом. Боголюбов также сказал речь. В общем, я горжусь, что эти ужасные гордецы французы воздали такие почести русскому.
Я их люблю, но презираю. Оставили Наполеона умирать на Св. Елене, это огромное преступление. Это вечный позор. Хотя… и у других народов… Вот Цезаря убили… <…>