На мою спину обрушились удары. Возможно, кто-то бил меня по голове. Я не знаю. Моя голова ничего не чувствовала. Удар, что сбил меня с ног, ошеломил меня. Мои глаза плохо видели. Перед ними плавали какие-то тени, вот и все. Я бил, ломал, рвал эти тени. Иногда я ничего не находил. Иногда я натыкался на предметы, что на ощупь казались частями тел. Тогда я молотил и рвал их. Мой пистолет исчез.
Мой слух был не в лучшем состоянии, чем мое зрение — или даже хуже. Мир был беззвучен. Я двигался в тишине, что была более глубокая, чем я когда либо знал. Я был призраком, сражающимся с призраками.
Я обнаружил, что ноги снова слушаются меня, хотя какая-то корчащаяся вещь повисла на моей спине, и мешала мне встать ровно. Горячая и влажная вещь, похожая на руку, лежала у меня на лице.
Я вонзил в эту вещь зубы. Я откинул голову назад, насколько смог. Возможно, я разбил кому-то лицо, такова и была цель. Я не знаю. Во всяком случае, корчащаяся вещь больше не висела у меня на спине.
Смутно я понимал, что по мне наносят удары, тело слишком онемело, чтоб их чувствовать. Беспрерывно, то головой, то плечами, то локтями, то кулаками, то коленями, то ногами, я бил тени, что окружали меня…
Внезапно я смог снова видеть — не очень ясно — но тени обрели цвета; и мои уши немного пришли в себя, так что в них зазвучали хрипы, рычание и проклятия. Мой напряженный взгляд остановился на латунной плевательнице, что была примерно в шести дюймах перед моими глазами. Затем я понял, что меня снова опрокидывают на пол.
Когда я повернулся и ударил ногой во что-то мягкое надо мной, что-то похожее на ожег, но не бывшее ожогом, охватило мою ногу — нож. Его укус сразу привел меня в чувство.
Я схватил плевательницу, и, используя ее как дубину, расчистил место перед собой. Мои противники бросились на меня. Я размахнулся и метнул плевательницу над их головами в матовую стеклянную дверь, ведущую на Калифорния-стрит.
Затем мы еще немного подрались.
Но вы не можете бросить плевательницу через стеклянную дверь на Калифорния-стрит между Монтгомери-стрит и Кирни-стрит, и не привлечь ничьего внимания — как никак это почти что сердце дневного Сан-Франциско. И вот теперь, когда я лежал, а шестьсот или восемьсот фунтов живой плоти вколачивали мое лицо в пол — нас растащили, и я был отрыт из под кучи нарядом полиции.
Среди них оказался и большой рыжий Коффи, но потребовалось много времени, чтоб убедить его, мол я это тот самый сотрудник Континенталя, с которым он разговаривал совсем недавно.
— Боже! — сказал он, когда мне наконец удалось его убедить. — Ну эти парни и отделали вас! У вас лицо как мокрая герань!