— Выйдите сейчас же, буду стрелять.
Голос принадлежал светловолосой толстенькой служанке, и в нем слышался испуг. Я быстро нагнулся — на случай, если она вправду вздумает стрелять. За окном уже светало, и я увидел ее силуэт на кровати — она сидела, вытянув руки с маленьким черным предметом.
— Это я, — прошептал я.
— А, вы! — Но рука с черным предметом не опустилась.
— Вы с ними в доле? — спросил я и осторожно шагнул к кровати.
— Делаю что приказано и держу язык за зубами, а в бандиты к ним не нанималась.
— Хорошо. — Я сделал еще несколько шагов к кровати, уже быстрее. — Если связать простыни, смогу я опуститься из окна на следующий этаж?
— Не знаю. Ой! Что вы делаете!
Я держал ее пистолет — автоматический, калибра 8,13 — одной рукой, а запястье — другой и выворачивал.
— Отпустите, — приказал я, и она отпустила.
Я отошел назад, поднял кинжал, который бросил возле спинки кровати.
Потом на цыпочках подкрался к двери и прислушался. Тишина. Я тихо открыл дверь и ничего не услышал, ничего не увидел в сумерках. Дверь Минни была открыта, наверное, с тех пор, как я вывалился из комнаты. Того, с чем я боролся, там не было. Я вошел к Минни и включил свет. Она лежала, как прежде, забывшись тяжелым сном. Я спрятал пистолет в карман, стянул одеяло, поднял Минни, перенес в комнату служанки, свалил к ней на кровать и сказал:
— Попробуйте привести ее в чувство.
— Проснется немного погодя: они все просыпаются.
— Вон что? — сказал я и пошел вниз, на пятый этаж, к Габриэле.
Комната Габриэлы была пуста. Шляпа и пальто Коллинсона исчезли, исчезла одежда, которую она унесла в ванную, и окровавленная ночная рубашка тоже.
Я стал осыпать эту парочку проклятьями, и хоть старался не обделить ни того, ни другого, больше все-таки досталось Коллинсону; потом выключил свет и побежал вниз по парадной лестнице — избитый, изодранный, растерзанный, с окровавленным кинжалом в одной руке, с пистолетом в другой — и на лице у меня, наверное, было такое же осатанение, как в душе. До второго этажа я ничего не слышал. А тут снизу донесся звук, напоминавший отдаленный гром. Сбежав по последнему маршу, я понял, что кто-то ломится в парадную дверь. Хорошо бы этот кто-то был в синем мундире. Я подошел к двери, отпер ее и распахнул.
С ошалелыми глазами, встрепанный и бледный, передо мной стоял Эрик Коллинсон.
— Где Габи? — задыхаясь, спросил он.
— Кретин, — сказал я и ударил его по лицу пистолетом.
Он согнулся, уперся руками в стены передней, постоял так и медленно выпрямился. Из угла рта у него текла кровь.
— Где Габи? — упрямо повторил он.