Я прибыл туда в двенадцатом часу ночи, поставил машину в гараж и перешел на другую сторону улицы — в гостиницу «Сансет». Она представляла собой низкое, раздавшееся вширь желтое здание. В вестибюле сидел только ночной портье, маленький женоподобный человек на седьмом десятке, очень старавшийся показать мне, что ногти у него розовые и блестящие.
Когда я зарегистрировался, он дал мне конверт, надписанный рукой Эрика Коллинсона. Я разорвал его и прочел:
«Не уходите из гостиницы, пока не повидаетесь со мной. Э. К.».
— Давно это у вас? — спросил я.
— С восьми часов примерно. Мистер Картер ждал вас больше часа, пока не пришел последний автобус со станции.
— Он не у вас остановился?
— Нет, ну что вы. Они с молодой женой сняли дом Тукера над бухтой.
Коллинсон был не тот человек, к чьим инструкциям я стал бы прислушиваться. Я спросил:
— Как туда попасть?
— Ночью вы их ни за что не найдете, — уверил меня портье, — разве только кружной дорогой, через восточное шоссе, да и то если знаете местность.
— Да? А днем как туда попасть?
— Доходите по этой улице до конца, там развилка, и вы идете вправо, в сторону океана, вдоль обрыва. Это даже не дорога, а скорее тропа. До дома примерно пять километров, он на холмике, коричневый, обшит тесом. Днем его найти несложно, только надо все время держать вправо, к океану. А ночью вы ни за что, ни за что на свете не доберетесь…
— Спасибо, — сказал я, чтобы не слушать все это второй раз.
Он отвел меня в номер, пообещал разбудить в пять, и в двенадцать я уже спал.
Когда я вылез из постели, чтобы сказать в телефон: «Хорошо, спасибо», за окном занималось утро, тусклое, мглистое, холодное и противное. Пока я оделся и спустился на первый этаж, лучше оно не стало. Портье сказал, что раздобыть еду в Кесаде до семи утра нет никакой возможности.
Из гостиницы я дошел по улице до того места, где она превратилась в грунтовую дорогу, затем — до развилки и взял вправо, к океану. Эта дорога и сначала-то не была дорогой, а потом совсем превратилась в тропу, тянувшуюся по каменному выступу и все сильнее прижимавшуюся к берегу. Обрыв под ней становился все круче и круче, покуда она вообще не приняла вид неровной ступени на скале — местами в три-четыре метра шириной, а местами сужавшейся до полутора. Скала над тропой поднималась метров на двадцать с лишним, внизу — тридцатиметровой кручей обрывалась в океан. Ветер откуда-то со стороны Китая гнал туман над вершиной скалы и с шумом пенил воду у ее подножья.
Огибая угол, где скала была круче всего — и, по сути, превратилась в стометровую отвесную стену, — я остановился, чтобы рассмотреть маленькую неровную ямку на краю тропы. Ямка сантиметров в пятнадцать диаметром, с одной стороны от нее — маленькая, полукольцом, насыпь из свежей рыхлой земли, с другой стороны земля разбросана. Ямка как ямка — но даже такому закоренелому горожанину, как я, стало ясно: здесь недавно вырвали маленький куст.