— Я знаю, — отрезал Карлос.
Боже, почему, что бы ни случилось, Хорхе постоянно твердит ему о Мирабель?
— А Лариса жива, — сказал Хорхе. — Она жива и ждет твоего звонка.
— Нет, она жива и находится в Нью-Йорке, — ответил Карлос.
Даже если он позвонит ей, ничего хорошего из этого не выйдет. В конце концов она повесит трубку, и он снова почувствует пустоту.
— Звонок ее не вернет.
— Ты уверен?
— Там вся ее жизнь. Семья. Карьера.
— Ну и что?
— Она не вернется! — вскричал Карлос, стукнув по крышке стола. От вопросов Хорхе у него только усилилась изжога. Он вскочил на ноги и подошел к окну.
Карлос увидел желтый пляж, который встречался с кристально-голубой водой. Это был тот самый вид, которого он старался избегать на протяжении всего последнего месяца. Он будил в нем слишком много воспоминаний.
— Откуда ты знаешь? Ты у нее спрашивал?
Конечно же нет.
— Ты видел, как мы попрощались.
Лариса задавала Карлосу вопросы, на которые у него не было однозначного ответа.
«Неправда. Ты знаешь ответы на все ее вопросы», — подумал Карлос, закрыв глаза.
В течение последних трех недель внутренний голос дразнил его все больше и больше, подталкивая к нежелательным мыслям, прося его открыть двери, которые лучше держать закрытыми.
— Знаешь, я никогда не испытывал к ней такой сильной ненависти, как сейчас, — услышал он слова Хорхе.
— К кому?
Хотя Карлос и сам знал ответ. Конечно же не к Ларисе, ведь она не сделала ничего плохого.
— Я знаю, что не должен так говорить, потому что она была больна. Она требовала от тебя слишком многого. Я видел, как сильно ты любил ее.
— Она была для меня всем.
— Я знаю, и поэтому ненавижу ее. За то, что она была слишком больна, чтобы понять это, и за то, что, когда она умерла, ты так сильно изменился. Я ненавижу ее за то, что она превратила тебя в труса.
Карлос покачал головой:
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Он не хотел говорить о Мирабель. В последнее время, когда он думал о своей покойной жене, перед его глазами сразу же всплывал образ Ларисы. Он вспоминал ее смех, ее невинную веру в чудеса. Он вспоминал ее глаза, когда она впервые увидела сенот, и ее выражение лица каждый раз, когда их тела сливались воедино. Каждое из этих воспоминаний причиняло ему нестерпимую боль, умоляя не прогонять их прочь. Возможно, Хорхе прав: он превратился в труса. Но неужели его двоюродный брат не понимает, что трусость — это единственное, что бережет его сердце, не позволяя ему разбиться на мелкие кусочки во второй раз. Ведь оно и так испещрено шрамами.
В конце концов, правда выиграла битву. Несмотря на всю ложь самому себе, на все стены, которые Карлос так отчаянно пытался возвести, Ларисе все же удалось проникнуть в его сердце. Где-то между тем мгновением, когда она открыла дверь своей виллы, и их ссорой на пляже, несмотря на все его попытки отгородиться от нее, он влюбился в эту женщину. Кто бы ни сказал, что истина делает человека свободным, он лгал. Боль Карлоса была сильнее чем когда-либо.