— Мы живем в лето шесть тысяч семьсот двадцать четвертое от Сотворения мира, — спокойно ответил Константин, уже давно почувствовавший разгадку странного поведения мужика, но боявшийся ошибиться — уж слишком велико было бы разочарование.
— Стало быть, от Рождества Христова год у нас… — Стрекач призадумался, подсчитывая, — одна тысяча двести шестнадцатый. — И сокрушенно пробормотал себе под нос: — Выходит, на семьсот с лишком годков назад закинула меня сила неведомая. — После чего вновь последовал горький вздох.
— А на сколько именно? — задал вопрос Константин.
— Ну ежели точно, то… — Стрекач прищурился, с минуту что-то напряженно высчитывал и, вновь взглянув на Константина, робко и как-то виновато улыбнулся. — Чуть ли не на восемьсот. Только кто же поверит в такое, коли у меня и у самого в голове это до сих пор не укладывается.
— Я тебе верю, — твердо ответил Константин, резко шагнул вперед и неожиданно для самого себя вдруг уселся рядом с ним на лавку и обнял его за плечи, не в силах сдерживать переполняющее его ликование.
— Родной ты мой землячок, — засмеялся он весело. — Вот уж не думал не гадал, что у меня окажется напарник по несчастью. Я ведь тоже из двадцатого века.
Стрекач, который и впрямь всего две недели назад был отцом Николаем, несколько секунд изумленно, еще не веря в такой счастливый поворот судьбы, вглядывался в Константина, после чего поднес сложенные щепотью пальцы ко лбу, явно собираясь вознести благодарность всем небесным силам, но произнес лишь первую фразу, да и то наполовину:
— Слава тебе, го…
После чего глаза его закатились, он как-то сразу весь обмяк и безвольно привалился к князю, погрузившись в глубокий обморок.
Осторожно уложив его на лавку и пробормотав себе под нос что-то о хлипкости потомков, Константин тут же кликнул слуг, распорядился уложить его в хорошую постель и позвать к больному Доброгневу.
И даже когда тот уже лежал, тепло укрытый и окруженный заботой девушки, но по-прежнему не приходя в чувство, Константин еще несколько минут продолжал радостно смотреть на спящего Николая, и светлая улыбка не сходила у него с лица.
Он и в опочивальне своей долго не мог успокоиться, пока наконец эмоции чуть не поутихли и природа не взяла свое, погрузив Константина в глубокий, крепкий сон. Но даже во сне он продолжал улыбаться.
До самого утра.
А с князем Глебом за пару дней, прожитых в Ольгове, бесед они больше не имели.
Точнее, разговоры были, но исключительно о пустяках: охота, женщины, да еще о беспокойных соседях, особенно северных — владимирских князьях, да восточных — воинственных мордовских племенах.