Вдобавок к этому основному блюду на столе красовалась куча всевозможных домашних яств, включая аппетитно хрустящие огурчики — прошлогодний засол, но все равно вкуснющие, духмяные грибочки, сало в розовых прожилках, какие-то соленья и копчености, тающие во рту, словом, ничем не хуже, нежели у боярина Онуфрия накануне в Ольгове.
Единственное, чем существенно отличался дом тиуна от боярского, так это габаритами. У Онуфрия двухэтажный, а здесь хоть и большой, но пока без надстройки. Трапезная, где они пировали, тоже была малость поменьше, да и лишние опочивальни отсутствовали.
С грехом пополам нашли одну комнатушку для князя и еще одну для Доброгневы и Марфуши, а дружинников изрядно выпивший Вячеслав, родная душа, отвел в свою лачугу, после чего вернулся.
Епифан все порывался завалиться на пол прямо у порога горницы, но Константин — куда деваться — тонко намекнул, что собирается отправиться по девочкам и лишний видок[38] будет лишь изрядной помехой в этом щекотливом деле.
Лишь после этого стременной понимающе закивал и, бормоча, что князю любая будет рада и почто не веселиться, коли дело молодое, а ночь все покроет, послушно побрел на сеновал.
Избавившись от ненужного свидетеля и оставшись наедине с «земляком», Константин весь вечер и добрую половину ночи проболтал о том о сем, вспоминая главным образом родной двадцатый век.
Вопросов, как им теперь быть дальше и что вообще с ними будет, они, по молчаливому согласию, почти не касались, единодушно посчитав, что ни к чему в такой веселый час омрачать настроение загадками, на которые все равно пока не отыскать ответов.
Ночью они выяснили и вопрос, касающийся юного возраста Вячеслава, никак не соответствующего званию. Оказалось, что им обоим при передислокации в иное время сбавили — в виде компенсации, что ли? — годков по десять.
С утра бывший капитан внутренних войск пристал к Косте с требованием немедленно заменить этого паршивца-тиуна на более порядочного человека.
На вялые княжеские возражения, что нет на примете ни одной подходящей кандидатуры, Славка торжествующе завопил, что таковая есть у него, не зря же он здесь торчал чуть ли не три месяца.
Вообще-то обдирал тиун всю свою деревню безбожно, но Костя еще колебался, и добило его лишь то обстоятельство, что по причине своей патологической жадности сей тиун не позаботился даже как-то поистратиться на вечернее угощение своих высокопоставленных гостей.
Он и тут сэкономил, изъяв у кого-то в селе двух поросят — а ведь на столе один всего лежал, куда, собака, второго засунул? — а также поотнимав, ссылаясь на необходимость накормить князя с его людьми, у кого сало в розовых прожилках, у кого бочонок меда, и прочее, прочее, прочее.