— Впервой я такое вижу, — перегнувшись к Онуфрию, шепнул Куней. — Никогда не бывало, чтоб Стожар пред князьями так спину сгибал.
— И ведь не юродствует, — так же тихо ответил Онуфрий. — Но ты и другое поимей в виду. Какой еще князь в его честь здравицу рек? То-то.
А потом пошло веселье.
Откуда-то нашлись у гусляра столь потешные песни, что вся честная компания вскоре только успевала хохотать да дружно приговаривать после каждого исполнения:
— Ай да Стожар, ай да гусляр! Ай да распотешил, ай да уважил князя.
Остаток вечера прошел как нельзя лучше, а на выходе из княжьего терема их уже ждала приятная вечерняя прохлада и маленькие желтые крапинки на дочерна загоревшем за долгий летний денек ночном небосводе.
Расходились степенно, как подобает передним княжьим мужам, и лишь Житобуд, суетливо отвесив князю низкий поклон, торопливо удалился восвояси, в свой терем, дабы тут же счесть, сколько же прибытка принес ему этот день.
К тому же боярина сильно смущал устремленный в его сторону задумчивый взгляд Константина. При этом губы князя беззвучно шевелились и… кривились.
«Не иначе как жалеет о мене», — догадался Житобуд, потому и решив исчезнуть пораньше, как только подвернется первая же возможность.
На самом же деле боярин ошибался. Разумеется, Константин о такой мене не жалел, и, когда поглядывал в сторону Житобуда, он всего-навсего припоминал слова песенки из детского кинофильма, гласящие, что «на жадину не нужен нож. Ему покажешь медный грош и делай с ним что хошь!».
Губы же князя кривились от еле-еле сдерживаемой улыбки, которая всякий раз, стоило ему представить лицо боярина, предательски лезла наружу.
Последними покидали гостеприимного князя Куней и Онуфрий. Чуть сзади скакали верные конюшие, а впереди рысил слуга с зажженным факелом.
Они уже почти доехали до кунеевского терема и собрались было распрощаться, успев осудить князя за непотребное якшанье со всяким сбродом и в то же время одобрив его мудрость — лаской-то, вишь, и Стожара из своей чашки есть заставил, — как услышали протяжный вой, не то звериный, не то человеческий, донесшийся откуда-то со стороны дома Житобуда.
Лошади тревожно всхрапнули, а бояре переглянулись.
— Это кто ж такой может быть, чтоб глотку драть на ночь глядя? — недоуменно спросил Куней.
— А это, наверное, Житобуд не нарадуется злату княжескому, — осенило Онуфрия.
— Ох и свезло же резоимцу, — покачал головой Куней.
— И не говори, — буркнул сокрушенно Онуфрий, поворачивая коня к своему терему. — Теперь ему сам черт не брат, с такою-то казной.
— А гривны, они одна к другой завсегда липнут, — философски заметил Куней, безумно завидуя счастливчику Житобуду.