двухродной сестрицей доводится всем Всеволодовичам. Стало быть, родичам малолетним им сам бог повелел подсобить.
— Погоди-погоди, — насторожился Андрей. — Ежели она их двухродная сестрица, стало быть, и нам тоже сродни. — И он пытливо уставился на отца.
— Ну сродни, — нехотя признал тот. — Да родство-то уж больно дальнее — трехродный братанич[9] я ее.
— Тогда выходит… — обрадованно улыбнулся Андрей.
— Ничего не выходит, — сердито перебил сына Мстислав Романович. — Ежели такую дальнюю считать… Да ты сам помысли, кто ты тому же Ингварю?
Андрей помыслил и приуныл. Получалось, вроде как стрый[10], только пятиродный. Такое и впрямь никуда не годилось.
— К тому же у них и куда ближе родич имеется — Мстислав Удатный, кой покойному Ингварю, да и всем прочим убиенным под Исадами князьям через мать свою двухродным братцем приходится[11], — на всякий случай добавил отец.
— А мы как же?! Ведь старейший стол у нас!
— А ты не забыл, кто нас на стол этот подсаживал?! — рявкнул киевский князь. — Должон в памяти держать — всего-то три года и минуло с тех пор[12]. Коли не Удатный, доселе сидели бы мы в Смоленске. Да и Всеволодово наследство, за кое свара у братьев была, тоже Мстислав Удатный переделил. Так что поглядим, как он на все это откликнется, а покамест обождем. — И он, смягчив тон, почти просительно произнес: — Пойми, сыне, не с руки нам ноне туда встревать. Сам, поди, ведаешь, что у меня одно название и осталось гордое — Великий князь Киевский. На деле же взять — кто меня ныне слушаться станет? Да и великий ноне не я один, — грустно усмехнулся он. — Того же Всеволода Юрьича усопшего сколь лет при жизни так величали, а ежели призадуматься, то и по делу! — вздохнул Мстислав Романович.
Говорить все это вслух, да еще родному сыну, было неприятно, но надо. Хотя будь в горнице еще кто-то, киевский князь такого ни за что бы не произнес — кому приятно сознаваться в собственной слабости. Но кроме Андрея, в ней никого не было, поэтому он и выдал все как есть, напрямую. Выдал и с грустью посмотрел на понурое лицо самого младшего из своих сыновей.
Андрея было жалко. Впрочем, не так, ибо жалко ему было всех четырех сыновей, ни один из которых до сих пор не имел своего удела, но Андрея особенно — как-никак самый младшенький, последыш. Вона какой вымахал, а все в княжичах ходит, хотя этой зимой уже двадцать пять годков исполнилось. А уж про старших и вовсе говорить нечего. Разве лишь первенца Святослава удастся посадить на княжение в Великом Новгороде, да и то если Мстислав Удатный сызнова свой взор к Галичу повернет да перед уходом словцо за двухродного сыновца замолвит, а с остальными и вовсе худо.