болящего не взяли вместе с прочими. Да еще сестричне своей — звонкоголосой Смарагде — тоже пару ласковых слов сказать бы надо.
Перебирая все несделанное и неуспетое, он почти пожалел, что весь последний день провел за чисткой меча, тем более что заставить клинок сверкать на солнце у Любима так и не получилось. Да, он стал светлым, но лишь в некоторых местах, да и то неровно, эдакими волнистыми линиями, а все остальное по-прежнему золотисто-бурое. Однако представив, как гордо подойдет к месту сбора, как восхищенно будут смотреть на него не только домочадцы, гордясь бравым внуком, но и односельчане, тут же устыдился своих мыслей и мало-помалу провалился в тревожный, чуткий сон.
Сбор был назначен у избы тиуна в час, когда солнце покажет краешек из-за леса, но Любим подскочил со своей лежанки намного раньше, однако, как ни старался, первым не был. Уже надсадно кашлял дед Зихно — большак явно собирался сказать свое последнее напутствие любимому внуку, единственному оставшемуся от утонувшего в расцвете сил старшего сына.
Да и большуха[52] — старая Забава — уже вовсю орудовала ухватами и кочергой, собираясь напихать Любиму в котомку еды не на день, как было велено неразговорчивым дружинником, а чуть ли не на всю седмицу.
Выйдя же из полуразвалившейся избенки, подновить венцы которой у Любима все никак не доходили руки, и уже наклонившись над кадкой с водой, дабы сполоснуть заспанную рожу и смыть странный сон, привидевшийся ему, он вдруг услышал за спиной низкий грудной голос:
— Давай солью на руки. Чай, сподручнее будет.
От неожиданности Любим вздрогнул и обернулся. Сзади стояла Берестяница — крупная, дородная девка, жившая с родителями аж на самом краю села. Была она его ровесницей, но, невзирая на изрядные годы — в прошлое лето двадцать минуло, как и Любиму, — еще не вышедшая замуж. Девок в селе и без того было поболе, чем парней, а у Берестяницы к тому же имелся существенный изъян — непомерные размеры.
«И в кого токмо она у нас уродилась», — часто вздыхала ее сухонькая мать, с жалостью поглядывая на необхватную дочку, которая во всем остальном не только не уступала своим подругам, но была получше их: что характер имела покладистый, что на работу любую — не только баб, но и мужиков иных за пояс заткнет. В плотном, могучем теле не было ни единой жиринки, ни единой сальной складки — просто костью уродилась широка не в меру.
Оно, конечно, худых девок в Березовке не уважали. Ну какие из них работницы? Опять же и рожать им тяжко, и с кормлением дитяти зачастую морока. Но и такие чрезмерные габариты мужиков тоже отпугивали.