– И о чем она будет?
Я смущенно признался, что подумывал начать книгу с очерка о его жизненном пути и популярного пересказа основных работ… при условии, если он поступится своей широко известной скромностью. Конечно, мне придется беспокоить его расспросами, так как в основе должен быть фактический материал. Он считал, что все это чушь, и не желал даже думать о такой ерунде. Но я напомнил ему о долге перед будущими поколениями, и он согласился обдумать мое предложение. На следующий день он явился в полной уверенности, что я собираюсь записать его биографию и посвятить ей не просто главу, а целую книгу. С этого дня он говорил без остановки, а я все записывал… действительно записывал. Дурачить его я не осмелился: время от времени он прерывал свой рассказ и просил почитать, как получилось. Но о путешествии во времени он не упоминал. Наконец я не выдержал.
– Профессор, правда ли, что если б не некий полковник, одно время прикомандированный к университету, вам ничего не стоило получить Нобелевскую премию?
Три минуты подряд он замысловато ругался.
– Кто вам о нем рассказал?
– Видите ли, профессор, когда я собирал материал для статьи о Министерстве обороны – я ведь, кажется, упоминал об этом?
– Нет.
– Так вот, собирая тот материал, я услышал всю вашу историю от одного доктора философии – он консультировал в соседнем отделе. Он прочитал отчет полковника и был совершенно уверен, что, если б вам позволили опубликовать результаты опытов, ваше имя стало бы известно среди физиков…
– Хрмф! Тут он прав!
– Но я понял, что открытие засекречено… по приказу того полковника… как бишь его… Плашботтом.
– Трашботтем. Трашботтем, сэр. Нудный, неумный, надутый, наглый недоносок; его знаний хватало лишь на то, чтобы отличить шляпу от фуражки. Да и то с трудом.
– Остается сожалеть.
– О чем сожалеть, сэр? Что Трашботтем был недоноском? Так в этом виновата природа, а не я.
– Остается сожалеть, что мир так и не узнает об открытии. Я понимаю, вам запретили говорить о нем.
– Кто вам это сказал? Что хочу, то и говорю!
– Я так понял, сэр… со слов моего друга из Министерства обороны.
– Хррмф!
Больше в тот вечер я ничего из него не вытянул. Только через неделю он решился показать мне лабораторию.
Все остальные лаборатории использовались другими исследователями, но лаборатория Твишела все еще числилась за ним. Ссылаясь на режим секретности, он запретил даже входить в лабораторию и не позволил демонтировать установку. Когда мы вошли в помещение лаборатории, запах там стоял, как в подвале, не проветриваемом годами.